Бедняжка. Но она ведь всегда была слабенькой? Так много нынче слабых детей. Только сильные, умные выживают. В конце концов, таков мир, а мир не изменишь ни на кроху.
В районе Дару, у Высокого Рынка живет человек — всегда хорошо одетый и с полным кошелем монет — про которого говорят, что он берет малышей. Десять, двенадцать серебряных консулов за девочку или мальчика, все равно кого. Он знаком со многими богатыми людьми — он просто посредник, но все идут к нему, если не хотят, чтобы кто-то что-то узнал, чтобы нашли маленькие тела, чтобы люди начали задавать вопросы.
Прогулка будет долгой, особенно с Мяу и Хныкой; вот почему нужно сделать повязку вроде тех, какие делают матери — ривийки. Вот только как они…
Дверь распахнулась, и Цап подпрыгнул от внезапного ужаса.
Мужчина, вставший на пороге, выглядел знакомо — он приходил в последний раз вместе со Стонни Менакис — и Цап сразу угадал, что драгоценному Цапу угрожает опасность. Ледяной страх, немыслимая сухость во рту, стук сердца…
— Они просто уснули!
Мужчина выпучил глаза: — Что ты с ними сотворил, Цап?
— Ничего! Уходите. Ма и Па нет. Они ушли в Храм Цепей. Приходите позже.
Однако мужчина вошел в дом. Рука в перчатке как бы случайно коснулась Цапа, отбросив от неподвижно лежащих на полу девочек. Удар сотряс Цапа — и, словно была выбита некая пробка, страх овладел им целиком. Мужчина встал на колени, опустив ладонь на лоб Мяу; Цап вжался в стену.
— Я позову стражу… я кричать буду…
— Заткни поганый рот, или я тебе помогу. — Быстрый, суровый взгляд. — Я ведь даже не начал, Цап. Пора расплатиться. В день пропажи Харлло, в тот день… — Он поднял руку, встал. — Они одурманены? Рассказывай, что ты сделал.
Цап хотел было наврать, но тут же подумал: если сейчас рассказать правду, то мужчина может поверить в ложь, которую он расскажет потом… в ложь о другом деле. — Я просто придушил обеих, потому что слишком много вопили. Вот и все. Я им не навредил, честно.
Мужчина поглядел на кусок мешковины, лежащий подле Мяу. Может, он сложил два и два — но какие у него доказательства? Все будет хорошо. Все будет…
Два быстрых шага, и руки — одна в перчатке, вторая обнаженная, покрытая шрамами — ухватили куртку на груди Цапа. Подняли на уровень глаз взрослого. И Цап увидел в его ужасных глазах нечто темное, готовое выплеснуться в любой миг — и мысли о лжи покинули его.
— В тот день, — сказал мужчина, — ты вернулся с грузом сухих кизяков. Такого ты не делал ни раньше, ни после. Да, твоя мать сказала, что этим занимался Харлло. Харлло в свои жалкие пять лет делал для семьи больше, чем ты, скотина. Кто собрал те кизяки, Цап?
Цап раскрыл глаза так широко, как только сумел. Задрожал подбородком. — Харлло, — прохныкал он. — Но я ему не делал плохо — клянусь!
Ох, он же не хотел врать! Само вырвалось.
— За Непоседами или за воротами Двух Волов?
— За воротами. Двух Волов.
— Ты пошел с ним или следил за ним? Что там произошло, Цап?
Тут глаза предали Цапа, инстинктивно покосившись туда, где лежали Мяу и Хныка.
А глаза мужчины остекленели, окончательно напугав Цапа.
— Я его не убивал! Он дышал, когда я его оставил! Если вы меня убьете, они поймут… они арестуют… вы пойдете на виселицу… не можете меня убить… нет!
— Ты ударил его и бросил, украл собранные им кизяки. В холмах за воротами Двух Волов.
— И я пришел туда через два дня — а он пропал! Он убежал, всего — то…
— Пятилетний мальчик, делавший все ради семьи, просто убежал? Вот как? А может, ты его увез, Цап?
— Никогда… он просто пропал… я тут при чем, а? Кто-то его нашел, может, усыновил…
— Ты расскажешь все родителям, — сказал мужчина. — Я вернусь сегодня. Может, к ночи, но вернусь. Даже не думай сбежать…
— Не сбежит, — послышался голос от двери.
Мужчина повернулся: — Беллам? Что… как…
— Учитель Муриллио, я останусь и присмотрю за говнюком. Когда родители объявятся, он выложит все, причем сразу. Идите, Учитель. За то, что тут будет, не беспокойтесь.
Мужчина — Муриллио — чуть помедлил, всматриваясь в стройного парня, скрестив руки прислонившегося к дверному косяку.
Потом опустил Цапа и сделал шаг назад: — Я этого не забуду, Беллам.
— Было бы чудно, Учитель. Я не вырежу из него кости, хотя мне хочется, а он вполне заслужил. Нет, он будет сидеть и играть с сестричками, когда они очнутся…
— Это случится, если плеснуть им воды в лицо.
— Значит, после воды. Цап не просто будет с ними играть, но постарается уступить в каждом раунде, во что бы они ни захотели поиграть. Если одна захочет сесть ему на голову, а вторая поковырять палкой в дупе, он позволит. Правда, Цап?
Цап уже встречал старших парней вроде этого. У них спокойные глаза, но глаза служат им только для того, чтобы заметить тебя, пока ты ничего не подозреваешь. Этот Беллам пугал его сильнее, чем Муриллио. — Ты меня побьешь, и я напущу на тебя дружков, — прошипел он. — Друзей с улицы…
— Когда они услышат имя Беллама Нома, бросят тебя быстрее, чем сможешь моргнуть.
Муриллио нашел глиняный кубок и налил в него воды.
— Учитель, — сказал Беллам, — я и сам могу. Вы уже получили то, что нужно — хотя бы след, отправную точку.
— Отлично. До полуночи, Беллам. И спасибо тебе.
Когда он ушел, Беллам закрыл дверь и приблизился к Цапу, который еще сильнее прижался к стене.
— Ты сказал…
— Мы много чего говорим взрослым.
— Не трогай!
— Взрослых поблизости нет, Цап. Чем ты занимаешься, когда их нет? Ах да, мучаешь всех, кто меньше тебя. Похоже, веселая игра. Думаю, мне хочется сыграть. Гляньте-ка, ты меньше меня! Эй, какую пытку выберем для начала?
Ну, мы оставим их на время — и не надо питать мрачных предположений о творящейся жестокости. Беллам Ном умнее большинства людей, он понимает, что настоящий ужас происходит не от того, что делается, а от того, что могут сделать. Ему достаточно поощрять воображение Цапа мириадами возможностей. Вот изощренная и умелая пытка! Особенно хороша тем, что она не оставляет следов на теле.
Хулиганы ничему не учатся, когда их самих бьют; для них это лишь оборотная сторона страха, который они привыкли насылать на окружающих. Все происходит снаружи, внутри не меняется ничего.
Горькая это истина, но совесть кулаком в зубы не вобьешь.
А жаль…
Мошки колотились о стены узкого прохода, чего-то ожидая — возможно, наступления ночи. Эта дорога к имению Видикаса использовалась раза два в день, для доставки продуктов на кухню, и Чаллиса взяла за привычку ходить по ней со всей пугливой грацией завзятой изменщицы, которой постепенно стала. Менее всего она ожидала уткнуться на середине прохода в грудь стоявшего в тени супруга.
Еще более обескураживало то, что он явно ее поджидал. В руке он держал пару дуэльных перчаток, словно собирался отхлестать ее по щекам; однако на лице была странная улыбка. — Дорогая, — сказал он.
Она замерла, онемев от потрясения. Одно дело — носить маску на завтраках, когда их разделяет стол со всеми фальшивыми атрибутами благополучного и счастливого брака. Они разговаривали, ловко обходя опасные отмели, и настоящее казалось лишь прообразом будущего, готового растянуться на долгие годы. Ни одна рана не давала о себе знать. Никаких вам тонущих матросов, никаких зазубренных рифов посреди пенного моря.
А сейчас он стоит перед ней, сверкая тысячью опасных острых граней, блокируя путь; глаза его светятся ложными маяками, какие зажигают на утесах грабители судов. — О, — выдавила из себя Чаллиса, сумев поглядеть в эти глаза. Бешеное биение сердца постепенно замедлялось.
— Даже здесь, — продолжал Горлас, — на твоих щечках пылает румянец. Как соблазнительно!
Она почти физически ощутила прикосновение когтей деланного комплимента к коже. Мошка, спугнутая столкновением потоков пыльного воздуха, ударилась о щеку, оставив белый след. Она дернулась. — Спасибо.