Улица наша многонаселенная. Новых домов здесь нет — в войну она не пострадала от бомбежки. Ютка живет в таком же старом доме, что и наш, только он ничем не знаменит (о чем Ютка, скажем прямо, очень сожалеет). Ютка без ума от Беньямина Эперьеша. И правильно: все равно вряд ли ее кто-нибудь сам полюбит. Родители у нее умерли, и ее воспитывает бабушка. Ютка сама покоя не знает и другим покоя не дает. Конечно, в одном-то она напрасно старается: Миклош ударяет не за ней, а за мной, хотя Ютка, наверное, уже год как влюблена в Варьяша.

Варьяш тоже живет на этой улице, только чуть дальше нас. Отец у него инвалид. Вообще-то Миклош вовсе и не нравится мне. Разве что так — время провести… Сильвия говорит: «Непорядок, если у девушки нет кавалера». Но все равно Варьяша я не люблю. Я бы никогда не вышла за него замуж. Ведь если говорить откровенно, то мой кумир Рудольф, и только он.

Все девочки из нашего звена живут здесь, на улице Эперьеша. Больше всех из них мне нравится Кучеш, и вовсе не потому, что она моя соседка по парте, а потому, что с ней можно почти так же откровенно говорить обо всем, как с Сильвией.

Дом сто двадцать тоже охраняется законом как исторический памятник; его все называют «Орлиный дом». У входа — две лестницы; они ведут наверх прямо с улицы. Моя бы воля, так я его давно бы уже снесла, а райсовет оберегает его, хотя этот дом действительно отвратителен. По бокам у входа — две кариатиды с орлами; у каждого в груди зачем-то сделано отверстие. Ютка говорит, что когда-то в эти отверстия втыкали факелы. В «Орлином доме» живет Пишта Галамбош; в этом году он кончает гимназию, а мать у него настоящая фурия.

Сильвия говорит, что мать Пишты следовало бы привлечь к ответственности за то, что она подавляет в своем ребенке любовь к свободе: день и ночь все точит — мол, лучше надо учиться — и попрекает Сильвией. Бедняга Галамбош в кошмарном положении: Сильвия — его невеста, а мать видеть не хочет Сильвию и не разрешает сыну встречаться с ней. Еще их счастье, что на свете существую я: каждый день я передаю письма Сильвии к Галамбошу и приношу ей его ответы (он прячет их в «утробе» орла). Иногда страшно трудно улучить момент и опустить письмо в орла или извлечь из него ответное, потому что против «Орлиного дома» расположено отделение полиции. Меня даже как-то окликнул дядя Балаж, наш участковый: дескать, что я там «ковыряю скульптуру»…

Ради Сильвии я готова и не на такое! Ведь я знаю, что и она сделает все для меня. Она делится со мною всеми своими секретами; как-то подарила мне губную помаду и чудесную красную сумочку. А госпожа Ауэр, мама Сильвии, — вот если бы все были такие родители! Она ни во что не вмешивается!.. И, однако, если бы не я, то неизвестно еще, как бы все складывалось у Пишты и Сильвии, потому что вряд ли госпожа Ауэр сама стала бы передавать их письма…

А вообще жизнь у меня трудная. Дома меня никак не хотят понять. Ну чем я не взрослая?! Я и книги люблю читать только те, что дает мне госпожа Ауэр. И все мысли мои и мечты…

Если бы мои домашние знали, о чем я думаю, о чем я мечтаю!..

Мама у меня хорошая, но, увы, она целиком и полностью под влиянием отца, а он считает меня почти грудным младенцем. Он так и обращается со мной, как с маленькой девочкой, и одеваться заставляет соответственно… Ну, я, конечно, не хочу ссор и потому вынуждена слушаться во всем родителей.

Но теперь этому конец. Завтра мне исполняется четырнадцать лет. Сильвия говорит, что это даже официально уже не считается «детским возрастом». По существу, я должна была бы учиться в восьмом классе, и только чистая случайность, что я семиклассница; в третьем классе я долго проболела скарлатиной, и мне пришлось пропустить целый год. К счастью, обошлось без осложнений. Сейчас сердце у меня совершенно здоровое. Совершенно!

Дома я объявила, что бы мне хотелось получить в подарок: у четырех девочек в нашем классе есть туфли на «шпильке» и вечернее выходное платье. Я тоже хотела бы иметь модные туфли и платье, как и подобает взрослой девушке.

И еще я хочу подрезать волосы или, на худой конец, вместо этих дурацких косичек носить большую косу. Но мама только головой качает и говорит, что отец вряд ли согласится. А я думаю, что он как раз согласится: ведь мне исполняется четырнадцать лет! Целых четырнадцать! В прошлом веке уж замуж выходили в этом возрасте!

Завтра очень важный день в моей жизни. Жаль, конечно, что в этот день я еще не получу паспорта и что все ограничится лишь небольшим домашним торжеством. Хорошо еще, что завтра — воскресенье и можно подольше поспать, впрочем, скорее всего, от волнения и нетерпения я все равно проснусь раньше обычного. Мама всегда выставляет на кухне приготовленные для меня подарки.

Но может, я все же получу то платье, что мне так приглянулось?!

А туфли?!

До чего же здорово стать взрослой!

Ютке, конечно, этого не понять. Ютка у нас в первую очередь звеньевая и только по вторую очередь девчонка. Впрочем, когда у тебя, как у нее, пальто «дудочкой», — о чем тут говорить! Сколько я ни говорила Ютке о платье, о том, что такое для меня завтрашний день, она только отмахивается и свое твердит: «Глупая ты еще!» Надеюсь, она не напустит на меня все звено «с целью перевоспитания». Ведь эта Ютка всегда что-то изобретает.

А вот придумать что-нибудь такое, чтобы влюбить в себя Варьяша, она не может…

…Улица Беньямина Эперьеша. Многие наши учителя живут на этой улице, например, наша классная руководительница Ева Балог и учитель Бенде. У Евы Балог две дочери и муж — зубной врач. Все с нашей улицы, кому неохота тащиться в районную поликлинику, идут к ее мужу. Но мне-то у него нечего делать: у меня зубы, как на рекламе.

В прошлом году в нашей школе достроили еще два этажа, так как в районе очень много детей. Когда я кончу школу, то поступлю в ту же гимназию, где сейчас учится Сильвия. Папа хочет, чтобы я стала учительницей, но это невозможно. Я неважно учусь и, если бы не Ютка со звеном, вообще была бы троечницей, а то и двоечницей. Нет уж, куда мне быть педагогом! Я хочу стать косметичкой, как госпожа Ауэр, мама Сильвии. Отличная профессия…»

Нет, кому все-таки взбрело в голову — каждый год заставлять нас писать сочинение о Беньямине Эперьеше?!

На черновик Боришки упала тень — над партой наклонилась учительница. Она читает план сочинения:

— Очень хороший план, — шепотом, чтобы не мешать остальным, говорит Ева Балог. — Право же, хороший! Но почему ты не работаешь? Скоро звонок, и ты не успеешь переписать начисто.

— Я думаю, — тихо отвечает Борбала Иллеш и склоняется над тетрадью.

II. День рождения, но не настоящий…

Бори чувствовала, что ей этого не вынести.

Сначала она решила, что отплатит родителям и не будет ни разговаривать с ними, ни отвечать на их вопросы. Пусть заговаривают с ней, а она будет молчать… Она могла бы даже объявить голодовку. Жаль только, что, когда подходит время обедать или ужинать, ее начинает мучить голод, а идти к Ютке бесполезно: у нее не поешь… И потом, вдруг Ютка переметнется на сторону родителей — от нее все можно ожидать. Не просить же милостыни на улице: накормите, мол, Христа ради…

Нет, для начала она просто не будет сама заговаривать с ними — пусть они поймут, что она думает об их «поведении». Если отец позволяет себе так разговаривать с дочерью, чему уж тут удивляться?! И это в театре, на спектакле «Ромео и Джульетта», как раз тогда, когда всем ясно, что и величайший писатель мира тоже на ее стороне!..

Аплодисменты стихли. Опустился занавес. Антракт.

— Может, выйдем в фойе? — спросил отец.

Он спросил не у нее, а у мамы, что уже само по себе было нехорошо с его стороны: ведь не мамин же день рождения праздновали сегодня. Мама ответила взглядом. «Разумеется! Мы же в Национальном театре!» — говорили ее горевшие радостью глаза.