А теперь сосчитайте: прошло трое суток. Можете попробовать этот режим и убедиться, что через две-три недели такой жизни человек, даже молодой и здоровый, превращается в машинку. Стоит на посту, таращится, ест, спит. Больше ничего. Со мной было еще хуже, потому что я хоть и солдат взвода охраны, но при первой же необходимости — еще и переводчик.

А стоять на часах лишний раз не хочет никто, да это при таком раскладе и невозможно.

Одно из первых поручений подполковника было: ищите портного, надо шить гражданское. «Вам, Черненко, тоже. Такая будет работа...»

И мы поехали с шофером Смирновым искать портного, нашли на большой улице в центре вывеску «Мужская одежда на заказ, Koniglicher Hoflieferant». Поставщик королевского двора, вот так!

Хозяин оказался невероятно старым, едва держался на ногах. Еще человек пять стариков сидят на столах с шитьем, тетка под шестьдесят что-то ворочает у здоровенной гладильной доски. Старики сначала нас испугались, потом ничего, успокоились. Привезли главного старика к Вдовину. Портной снял с подполковника мерку, показал образцы шерсти, Павел Петрович выбрал материал и пригласил портного с собой позавтракать. Потом еще снабдил его продуктами.

Главный портной остался знакомством очень доволен и перестал стесняться, так что дальше мы уже были у него желанные гости. Вдовина он сразу стал звать полковником — «герр оберст». Васю Смирнова — «герр фельдфебель», а я стал «герр лейтенант». Смирнов был старшим сержантом (не раз переписывался в рядовые, опасаясь, что младших командиров могут задержать в армии, когда начнется демобилизация), так что самая большая прибавка — на семь воинских званий — досталась мне...

Куда большее место, чем в «нормальной» жизни, занимала там выпивка. Фронтовики смершевские офицеры или, кто-то может посчитать, тыловики, но пробыли — кто год-полтора, а кто почти четыре года — не дома. На войне. Теперь война кончилась, людям бы домой; солдат старших возрастов уже демобилизуют. А они?

Фронтовые «сто грамм» давно кончились, но спиртное откуда-то все время бралось. А потом открылся Военторг, и «денежное довольствие» стали выдавать оккупационными марками (они были похожи на настоящие деньги, но не очень). Так что возможности появились.

У Михаила Филипповича, как я скоро узнал от него самого, была язва желудка, с которой он старался «не соваться», чтобы не загудеть в госпиталь и на демобилизацию. И вообще, к питью он особого пристрастия не имел. Выпьет большую рюмку водки, грамм сто двадцать, и все. Пьяным не видел его за все три года службы с ним ни разу. А подполковник Вдовин — другое дело. Мог после обеда на работу прийти с некоторым запахом. Мог поздно вечером, а то и ночью явиться проверять дежурного и посты в состоянии некоторого, мягко говоря, возбуждения. В общем, бывало с ним то, что зовется «дуреет от выпитого». И однажды дурение это сыграло с нашим начальником довольно неприятную шутку.

В выходной день Павел Петрович возвращался на машине из гостей; навещал в Берлине сослуживца по штабу корпуса. Кроме водителя-сержанта, которому скоро было уезжать по демобилизации, был с ним его неофициальный адъютант, старший сержант. Они уже въехали в Потсдам, дело шло к ночи, на улицах пусто. И тут подполковник заметил — неподалеку от служебного здания нашей Советской военной администрации, СВА, мужчину в офицерской форме, обнимающегося под деревом с женщиной. Приказал шоферу остановить машину и — к ним. Шофер и старший сержант пробовали начальника удержать — куда там! Женщина, понятно, моментально исчезла, укрепив пьяную уверенность начальника «Смерша», что офицер миловался с немкой. Подполковник на него и набросился...

Стал совать офицеру под нос свое удостоверение, требовал, чтоб шофер с адъютантом «забрали» того в машину. Офицер пробовал объясниться, что-де я вас, товарищ подполковник, не знаю и вам не подчинен, вы к тому же в нетрезвом виде. А я не на службе...

Вдовин полез его хватать. Тот вырвался и пропал в темноте. А когда машина подъехала «к дому», то оказалось, что у подполковника пропало удостоверение личности. Что значит для особиста потерять служебное удостоверение, объяснять не надо.

Вызвали меня и поехали искать то место, «того мерзавца»...

Наметанным глазом шофер Ананьев сразу определил зловредное дерево. Стали искать под ним и вокруг. Сначала в полной темноте; потом шофер отвел машину чуть в сторону и подсвечивал фарами. Подполковник нервничал, дергал нас: ночь, в любую минуту может нагрянуть комендантский патруль, которому придется предъявлять документы...

На счастье Вдовина, удостоверение нашлось, хоть и с явными следами битвы Амура с Зевсом — изрядно затоптанное. Там под деревом, ночью, я в первый раз держал в руках этот грозный документ и прочел, что на нем написано. Запомнилось так: «НКО СССР (это Народный комиссариат обороны, министерство по-нынешнему). Главное управление контрразведки Красной Армии...», а ниже огромными буквами: «СМЕРШ».

Во взводе тоже случалось спиртное. Где его доставали — точно не помню. Может быть, покупали в открывшемся в городе магазине офицерского Военторга. Жидкость пониженной крепости, градусов тридцать, чаще всего была чем-то подкрашена, Напиток этот, нечто промежуточное между водкой и ликером, вкус имел ужасающий, сладковато-сивушный. (Зато можно было догадаться, что немецкая промышленность понемногу как бы возрождается, во всяком случае в этой части.) Однажды в казарме несколько человек в дневное время заспорили, верно ли, что есть такие лихие «питухи», что могут выпить не отрываясь, прямо из горлышка, целую бутылку. Мнения сходились к тому, что есть, конечно, да только у нас никто сам этого не умеет.

И тогда солдат Мальков, парень лет двадцати пяти, сказал: «Наверное, я смогу!» Произошел спор, кто-то притащил нераскупоренную бутылку. Составились партии спорящих, в конце концов согласились на такие условия: если не выпьет, то остаток — на всех, а хозяину бутылки проигравший «поставит» другую. А если выпьет, то и быть по сему: хозяин подопытной бутылки ее проиграл, а испытателю — даровое удовольствие...

Вспомнили, что бутылку надо для такого дела раскрутить, чтоб жидкость лилась струей, не булькая. Открыли бутылку, Мальков понюхал — не обман ли. Сел на свою койку, покрутил бутылкой в воздухе, запрокинул голову, разинул рот. (Кажется, перед этим еще сказал: «Ну, с Богом!») Струя полилась довольно аккуратно ему в горло, Мальков крепко держал бутылку над собой, горло его слегка дергалось, а лицо прямо на глазах делалось бурым. Все! Мальков нетвердой рукой поставил пустую бутылку на пол. Произнес заплетающимся языком: «Братцы, на пост, меня подмените...» — и в ту же секунду заснул.

Следующее его стояние на посту проспорившая партия разыграла в жребий. И начальство так ничего и не узнало об удавшемся опыте.

Скоро наш подполковник уехал — первым из всех — на полтора месяца в отпуск домой, куда-то на Украину. Главным остался гвардии капитан Полугаев. Его теперь чаще называют зам. начальника или еще проще — «замнач». Офицеры иногда даже обращаются: «Товарищ замнач...» Проходит неделя или две, и у нас начинают поговаривать, что Вдовин не вернется. То ли его увольняют в запас, то ли куда-то переводят с понижением. (Мы с шофером Ананьевым переглядываемся — может, на него донесли за ту историю с офицером и женщиной? Или прицепились к пострадавшему удостоверению?) Еще через несколько дней гвардии капитан зовет меня в свой кабинет и предупреждает: «У нас, Миша, будет комиссия. Из фронта! (Значит — из самого штаба фронта, теперь это правильно называется: Группа советских оккупационных войск в Германии. А может быть, уже Советская военная администрация в Германии. Когда это переподчинение произошло, точно не знаю.) Тебя тоже проверять будут!» При чем же тут я, солдат? «При том, — объясняет М.Ф., — что твоя подпись на протоколах допроса: «допросил через переводчика...». Смотри, лишнего не болтай!»