— Ты все еще здесь?

— Жду, пока родится ребенок.

— Уже скоро. Повитухе нужны травы, чтобы наполнить комнату паром. Ты же знаешь, в тепле лону легче раскрыться. Она обвязала Гунноре бедра репешком, эта трава снимает боль при схватках. Заварила чай из копытня, можжевельника и руты, чтобы ускорить роды.

Альруна почти ее не слушала. Она заглянула в комнату, увидела женщин, столпившихся рядом с повитухой. Кто-то молился, прося святых Доротею и Маргариту о помощи.

Альруна тоже вознесла святым молитву: «Не помогайте ей. Она же язычница, все еще язычница, хотя и притворяется христианкой. Она не заслужила вашу помощь». Но Альруна знала, что Гуннора и не надеется на помощь христианских святых.

— Тужься, тужься! — крикнула повитуха.

Альруна закрыла глаза. Вскоре послышались какие-то странные звуки, похожие на мяуканье котенка.

Подбежала Матильда с травами.

— Он родился? Ребенок родился?

Альруна кивнула, на мгновение потеряв самообладание.

Мать мягко опустила руку ей на плечо. «Я знаю, что ты чувствуешь», — говорило это прикосновение. «Мне жаль тебя», — читалось в ее взгляде.

— Я позову ее сестер. И Ричарда, конечно, — сказала мать.

Сейчас Альруне нужно было уйти отсюда, выйти во двор, чтобы тьма в ее сердце смешалась с тьмой ночи. Но она осталась.

— Я хочу увидеть ребенка, — объявила Альруна, отстраняясь.

«Да, боль, я не боюсь тебя! Пусть ты преследуешь меня, я не отвернусь, я взгляну в твой лик, я высмею тебя, плюну на тебя. Гуннора не кричала, и я не закричу».

Лицо Гунноры заливал пот.

— Кто? — спросила она.

— Сын! — гордо воскликнула повитуха, будто это она сама только что родила этого ребенка. — Сильный и здоровый мальчик!

У Альруны разрывалось сердце, но она заставила себя улыбнуться.

— Ричард будет рад, — пробормотала она.

Повитуха вымыла ребенка, присыпала ему пупок порошком из тмина и завернула в пропитанное оливковым маслом хлопковое одеяльце.

Гуннора отерла пот и села в кровати.

— Я… Я хочу его увидеть. — Сейчас в ее голосе не было привычной хрипотцы и грубости, он звучал мягко.

«Она точно поет, — подумалось Альруне. — Но как она научилась петь? И почему ей сейчас жарко, а мне так холодно?»

Когда повитуха передала Гунноре ребенка, Альруна подошла к кровати вплотную.

Малыш был крохотным, морщинистым, будто кожа ему велика. Голубые глаза с любопытством взирали на окружающий мир, словно ребенку не терпелось поскорее его исследовать. И голос у него был сильный и требовательный, как у отца.

— Ты, наверное, счастлива, — пробормотала Альруна.

Гуннора посмотрела на нее, и в ее взгляде читалось такое же понимание, как и у Матильды. Но и ее слова не разрушили узор лжи:

— Я рада, что ты тут.

Губы Альруны дрогнули. «Я ношу в себе тьму, никто не рад моему присутствию. Ты же сильная, почему хоть ты не скажешь мне правду?»

Альруну же силы покинули. Она не могла противиться боли, не могла высмеять свои страдания, не могла наплевать на них. Она могла лишь убежать.

— Я назову его Ричард. В честь отца, — сказала Гуннора.

Ричард…

Он станет наследником герцога. Таков был один из немногих законов северян, которых тут придерживались. В королевстве франков все сыновья разделяли наследство отца. На Севере все доставалось только одному.

Альруна выбежала во двор. Тут стояла блаженная тьма, даровавшая ей покой, но порывистый ветер и снег заставили девушку укрыться в одном из строений. Слишком поздно Альруна поняла, что это та самая уборная. Та, где она узнала, что не носит под сердцем ребенка Ричарда.

Тогда, как и теперь, вонь была невыносима. Альруна зажала рот ладонью, пытаясь подавить крик боли. Но ничто не могло сдержать ее рыданий.

Альруна проплакала несколько часов, но никто не видел ее слез. Она больше не противилась боли, не насмехалась над страданиями. Она приветствовала боль улыбкой.

Альруна улыбалась, когда Ричард признал сына наследником. Она улыбалась, когда Вивея и Дювелина восторженно суетились вокруг малыша: одна девочка хотела подарить ему украшение, вторая — рассказать историю. Улыбалась, когда ребенка крестили.

А вот Гуннора не улыбалась.

«Может быть, она грустит, потому что ее ребенок — не язычник», — подумала Альруна.

Но, судя по всему, дело было не в этом. Матильда объяснила ей, что Гуннора скучает по сестре. Сейнфреда не приехала ни на роды, ни на крещение, и хотя Гуннора посылала ей дорогие подарки, чтобы хоть как-то скрасить жизнь сестры в лесу, та не могла уговорить мужа приехать, а отправляться в путь без него не хотела.

После крещения Альруна подошла к Гунноре.

— Можно мне подержать его? — спросила она.

Датчанка кивнула.

Ребенок был таким легким. «Почему счастье легче перышка, а горе — тяжелее жернова?» Горе давило на Альруну, и только над ее улыбкой у него не было власти.

Гуннора с опаской посмотрела на Альруну. Наверное, она сомневалась в искренности Альруны, но не могла ничего возразить, и потому дочь Матильды начала ухаживать за младенцем, когда Гуннора занималась хозяйством и не могла уделять время сыну.

Она провела с ребенком много часов, узнала, как пеленать малышей — не слишком туго, чтобы им было удобно. Узнала, что новорожденного нужно купать по нескольку раз в день, лучше всего перед кормлением, а потом смазывать маслом, чтобы предотвратить появление сыпи.

Маленький Ричард не всегда смотрел на мир с любопытством, малыш, казалось, мечтал о чем-то, а после кормления засыпал — однажды он уснул даже на руках у Альруны.

Ребенок был единственным, кто не притворялся, будто ничего не знает о боли Альруны, и потому рядом с ним она на время забывала обо всех горестях.

— Ты умеешь ладить с детьми, — сказала как-то Матильда. — Пора бы тебе завести своих собственных.

Альруна молчала.

— Арфаст… Арфаст стал бы тебе хорошим мужем. В его взгляде столько нежности, когда он смотрит на тебя…

Альруна молчала.

Она вспоминала, как дала Богу клятву, когда Ричард отправился в бой с врагами. Тогда она была готова отказаться и от счастья, и от любви, и от мужа, и от детей, только бы ее возлюбленный вернулся целым и невредимым.

Что ж, он вернулся, он любит Гуннору и своего ребенка, и даже не подозревает, кому обязан всем этим.

Ночи стали короче, но ветры дули холодные, а небо оставалось свинцово-серым. Зима, время Альруны. Она сама родилась зимой, в день, когда мир застыл под коркой льда. Может быть, именно поэтому ей, невзирая на тишину и холод, удалось сбросить оцепенение. Тьма так и не покинула ее сердце, но Альруна привыкла к ней, как привыкают слепые, приспосабливаясь и пытаясь отыскать свой путь в мире, полагаясь на другие чувства.

В самые холодные дни младенца укутывали в теплые одеяльца, и обычно с ним возилась Альруна. Однажды она собралась купать малыша и вдруг остановилась, глядя на голое тельце. Она была в комнате одна: Гуннора играла с Ричардом в шахматы, кормилица пошла за водой и травами. В отблесках свечи кожа ребенка казалась желтоватой, точно воск. Вдруг она растает, если поднести его к огню? Или станет твердой, как камень, если положить его на холод? Как бы то ни было, тогда ребенок перестанет дышать, гулить, чмокать, с любопытством смотреть на мир, засыпать в объятиях людей, которым он доверял.

Маленький Ричард заплакал. Он дрожал. Но вместо того чтобы укутать его, Альруна подошла к окну. Как и всегда зимой, окна затягивали свиным пузырем, но Альруна распахнула ставни. В комнату хлынул холодный воздух. Ребенок закричал еще громче, раскраснелся. Это удивило Альруну. Священники говорили, что душа ребенка пуста и потому неспособна на чувства. Мальчик смотрел на Альруну. Он ничего не мог поделать.

«Ты слишком маленький, чтобы ненавидеть. Ненавидеть, как я ненавижу тебя. Как ненавижу Гуннору. Как ненавижу Ричарда».

Жара ненависти было недостаточно, чтобы противиться холоду. Альруна положила ребенка возле открытого окна и побежала в соседнюю комнату, чтобы согреться у камина.