Однажды утром она отказалась садиться в седло.

— Оставь меня здесь. Лучше я умру, чем стану смотреть, как мой сын спасается бегством.

Агнарр оглянулся. Они остановились в безлюдном крае, густо поросшем лесами. Вокруг простирались лишь болота да чащоба.

— Что тебе тут делать? Тебе тут не выжить! — возмутился Агнарр, хотя и клялся себе, что больше не удостоит мать и взглядом, не перекинется с ней и словом. — А когда ты умрешь, твоя душа заблудится тут и никогда не найдет путь в царство мертвых.

— Твой отец тоже не нашел туда путь. Иногда я ощущаю его присутствие. Его общества мне будет достаточно.

По спине у Агнарра побежали мурашки. Ребенком такие истории пугали его, и даже сейчас мысль о том, что по земле бродят души умерших, навещая живых, казалась ему ужасной. Может быть, его матери действительно стоит остаться здесь. Ее душе не выбраться из этих лесов, и если душа отца останется с ней, тем лучше.

Агнарр не стал больше спорить. Он кивнул, принимая их расставание и не желая достойно попрощаться с матерью. Датчанин пришпорил коня и поскакал прочь, но еще долго чувствовал на себе ее горящий взор. Он мог бы поклясться, что Эгла не умрет, она станет лесным духом, будет танцевать с эльфами и выманивать гномов на солнце, чтобы те обратились в камень.

«Я больше никогда не вернусь сюда», — поклялся он себе.

А вот в Нормандию ему вернуться придется. Даже если ему никогда не свергнуть Ричарда, нужно убить черноволосую датчанку. И тогда ее имя перестанет душить его. Гуннора…

Альруну учили, что при крещении человек обретает новую жизнь, отринув прежнюю, точно старое платье, и представая перед Господом обнаженным и невинным. Принимавший крещение был подобен монете, получившей чеканку, — монете, которой теперь никогда не утратить свою ценность.

Альруна спрашивала себя: обрела бы она новую жизнь, если бы ее не крестили в детстве? Забыла бы прошлое? Разучилась бы любить и ненавидеть? Избавилась бы от горечи и жажды мести, отчаяния и одиночества? Ей очень хотелось этого! Но Альруна понимала, что не так уж просто избавиться от собственной сущности. И уж точно она не верила в новую жизнь Гунноры.

Датчанка околдовала Ричарда. Хотела его убить. Не любила его так, как она, Альруна. И какая разница, что епископ Руана готов крестить Гуннору? Что датчанка изучает основы христианской веры? Что она уже неделю носит белое одеяние катехумена?[2] Что Ричард в честь нее принес богатые дары восьми церквям: монстранции[3], золотые кубки, распятия и драгоценные камни, которые украсят алтари и раки, книги и одежды?

Даже Руанский собор — и тот украсили ради церемонии крещения. Гуннора сняла верхнюю одежду, и священник окропил ее водой с головы до ног. Спросил, верует ли она в Отца, Сына и Святого Духа. Помазал елеем ее лоб, уши, нос и грудь. После этого на Гуннору набросили льняное одеяние, она подошла к алтарю и впервые приняла первое причастие. Теперь кроме языческого имени ей было даровано христианское — Альбереда. Никто не называл ее так, но, похоже, все поверили, что Гуннора действительно стала христианкой и будет верна Ричарду. Поверил герцог, поверила Матильда, поверили младшие сестры Гунноры, даже Сейнфреда. Та приехала в Руан на крещение сестры и была искренне рада, хотя и боялась шумной толпы.

— Наконец-то ты присоединилась к нам, — сказала Сейнфреда.

Гуннора обняла сестру, но ничего не ответила. При виде Сейнфреды все зашушукались — как дочери благородных семейств, так и простые служанки были потрясены простотой ее наряда и ее черными ногтями. «Она похожа на крестьянскую девку, — говорили они. — Почему Гуннора не переодела ее? Не одарила драгоценностями?»

Альруна думала, что Сейнфреда не стоила всего поднявшегося из-за нее шума: жена лесника уехала в тот же день. Гуннора огорчилась из-за поспешного отъезда сестры, и сердце Альруны запело от радости. Но Гуннора была счастлива — и это вызывало в дочери Матильды зависть.

«Она многое имеет, — подумалось Альруне. — Дитя Ричарда, его любовь, уважение моей матери, почтение слуг… Почему у нее есть еще и сестры, которые любят ее от всего сердца? Почему все привечают ее, в то время как я погибаю?» Больше всего Альруну огорчило то, что ее собственный отец, Арвид, и тот радовался крещению Гунноры.

Вечером за ужином Альруна подошла к нему.

— Она ведь тебе тоже не нравится!

Арвид удивленно посмотрел на дочь.

— Но ты же знаешь, что случилось! Благодаря Гунноре на наших землях установился мир. Именно она убедила язычников в Жефоссе принять крещение — по крайней мере большинство из них. Остальные сбежали на Пиренейский полуостров. Там от их набегов будут страдать другие богобоязненные люди, но это уже не наше дело.

Альруна понимала тех язычников. Ей тоже хотелось сбежать. Хотелось позабыть свою прежнюю жизнь, растоптать ее.

Но она вынуждена была остаться в Руане. Вынуждена была смотреть, как Гуннора взяла на себя ведение хозяйства. Как все выражают Гунноре свое почтение. Как Гуннора каждую ночь поднимается к Ричарду в башню. Как ее младшие сестры получают в подарок украшения. Как округляется ее живот. И хотя она так и не вышла замуж за Ричарда, все считали ее герцогиней.

Гуннора не знала, где теперь живут прежние любовницы Ричарда, — во всяком случае, не при дворе Руана. А значит, теперь она получила их дом в свое распоряжение, и все тамошние слуги ухаживали только за ней и ее сестрами. Вначале слуги ее боялись, ведь женщина, обладавшая такой властью над герцогом, казалась им опасной. Но Гуннора была приветлива с ними, и страх сменился уважением.

И только два человека в замке не желали принять новую герцогиню: Альруна, чей взгляд сочился ядом, и Гирид, которой удалось скрыть свою причастность к покушению на Ричарда.

Гуннора не собиралась избавляться от Альруны или выдавать Гирид, но ни та, ни другая этого не ценили. Эти женщины ее ненавидели, но если Альруна старалась держаться от нее подальше, то Гирид однажды подошла к ней.

Оглянувшись, датчанка удостоверилась в том, что никто за ними не наблюдает.

— Как ты могла предать наше дело? — с упреком воскликнула она. — Ты же мастерица рун!

Гуннора спокойно взглянула ей в глаза.

— Лишь мудрый может владеть рунами. Мудро стремиться к будущему, а не прошлому.

— И молиться ничтожному богу христиан? — взвизгнула Гирид. — Христос не так силен, как Тор, не так умен, как Один, бог поэтов и чародеев. Он не укротит силы хаоса, как Тир, не позаботится о домашнем очаге, как Фригг. Он не живет в роскошном дворце, как Бальдр, во дворце, где нет грязи. Он не прекрасен, не плодороден, не ненасытен в свой страсти, как Фрейя. У него нет золотых волос Сиф и хитрости Локи. Ничего у него нет, ничего он не может!

Гуннора внимательно выслушала ее, и боль шевельнулась в ее душе — то ли от слов Гирид, то ли от воспоминаний о родителях. Но женщина не выказала своих чувств.

— То, что у нас так много богов, не всегда хорошо. Боги ревнивы, они постоянно воюют друг с другом и требуют, чтобы люди принимали чью-то сторону. Как же добиться мира?

— Я думала, тебе нужен не мир, а месть, — прошипела Гирид.

— А хочет ли мести Агнарр?

Гирид на мгновение опешила, но затем ухмыльнулась. Очевидно, она поняла, как запугать Гуннору. Та подозревала, что Гирид известно, где Агнарр. Наверное, можно было бы силой заполучить эти сведения. Но в жизни Гунноры и так было слишком много насилия.

— Уходи! — приказала она. — И не смей больше требовать от меня оправданий!

Гирид и не шелохнулась.

— Он еще жив, — прошептала она. — Он ждет возможности отомстить Ричарду… и тебе.

Гунноре вновь удалось сдержаться.

— Почему ты на его стороне? — спокойно спросила она. — Я объявила всему миру, что это Агнарр убил моих родителей, а не люди Ричарда. Ты должна ненавидеть его, а не меня.