— Но я не собираюсь падать, Халил! И ты плохо обо мне подумал. Не испугалась я, не отступилась. Ты сам убедишься в этом. Я все объясню, когда приму решение.

— Какое решение? Почему тайна? От нас тайна. Мы тебе чужие, да? Я чужой тебе?.. Все время тайны! Так недолго поссориться, Эля… Совсем недолго.

— Хорошо, я все расскажу, Халил. Вот соберемся все вместе и не торопясь подумаем, как мне быть.

Эля отключилась. Халил, недовольно проворчав что-то, тоже прервал разговор. Ноэми чуть заметно вздохнула.

— Они почему-то все чаще спорят, Халил с Элей.

Валентин не отозвался.

— Халил очень нетерпеливый и горячий, по-моему. А Эля… Она десять раз отмерит, прежде чем отрезать. Она не любит поспешности ни в чем. А Халил сердится. Эля в большом и в малом такая. Вот с кем интересно побеседовать об истории! Эля в школе лучше всех знала историю. Когда выбирали профессию, колебалась даже — не история ли ее призвание.

Эля с Халилом появились через несколько минут. Планетолетчик хмуро отмалчивался. Эля, наоборот, едва дверь закрылась за нею, весело воскликнула:

— Не видела вас три часа, а соскучилась. Как твоя тундра, Валентин?

— О тундре вы с ним потом… — прервала ее Ноэми. — Наш дорогой друг заинтересовался, как все люди смогли заняться наукой…

— Наукой? — Эля задумалась. — О, это случилось давно!.. Сразу после двух революций: социалистической, которая началась в октябре семнадцатого года, а потом победила на всей Земле, и кибернетической. Первая привела к власти народ во главе с коммунистическими партиями, установила подлинное равенство на Земле. Вторая — она завершилась лет через сто после первой — позволила переложить на автоматы и на роботов не только всю грязную, но и простейшую умственную работу. Раньше как было? Тысячи профессий, максимум сложных движений для рук, но если по правде, не слишком-то много усилий для мозга: ведь выполнялись одни и те же операции на протяжении многих месяцев и даже лет. Не пойми это как упрек, Валентин. Твое время было славным временем!

— Социалистическая революция? Ты о ней?

— Не только о ней, Валентин. В твоем веке родилась атомная, а затем и термоядерная энергетика, космонавтика… Кибернетика… А без кибернетики не создать умных автоматов и тем более роботов. Посев делал ты и твои прежние современники. Мы собираем теперь урожай.

— Но о таком урожае… о том, чтобы всех — учеными… — в голосе Валентина все еще было сомнение, почти недоверие. — В мое время почему-то никто не допускал мысли, что настанет день, когда всех или почти всех — в ученые…

— А если ты ошибаешься? — мягко возразила Эля. — И тогда наиболее смелые умы предрекали, что будущее человечества научная деятельность.

— Писатели-фантасты?.. Сказочники для великовозрастных!

— Но ты и сам любитель фантастики!

— Ну и что? Значит, и я великовозрастное дитя. А сейчас и вовсе стал младенцем.

— Не надо самоуничижения.

Валентин с горечью усмехнулся:

— Почему самоуничижение? Рад стать орлом, да крылышки слабоваты.

— Ты несправедлив к себе, — возразила Эля. — А прогнозы… Их делали, кстати, не только фантасты-писатели, но и серьезные ученые. Очень близко подошел к этим идеям и Карл Маркс. А ведь он еще ничего не мог знать ни о радио, ни тем более о кибернетике.

— Карл Маркс писал, насколько я знаю, о другом, — упрямо стоял на своем Валентин. — Речь шла о том, что при коммунизме человек очень малое время будет занят непосредственно в сфере производства и что свободные часы отдаст интеллектуальной игре, искусству, спорту. Игре!.. Да и главная цель — самоусовершенствование.

— Такая цель ставится и теперь. Но появилась и другая, более важная — ты знаешь о ней — преобразование Вселенной, — терпеливо продолжала Эля. — Прежде такой не ставили, потому чти слишком многого не знали. И все-таки Карл Маркс очень близко подошел к идее, о которой мы говорим. Я как раз сегодня записала его замечательные слова. Включи, пожалуйста, микростанцию…

Селянин подчинился, и тотчас донесся до него размеренный мужской голос.

— «…Земледелие, например, превращается просто в применение науки о материальном обмене веществ, — как наиболее выгодно для всего общественного тела регулировать этот обмен веществ…»

Валентин хотел было спросить Элю, чей это голос, но девушка торопливо сказала:

— Ты слушай дальше.

— «…Рабочий уже не тот, каким он был… Он становится рядом с процессом производства, вместо того, чтобы быть его главным агентом…» — Мужчина сделал паузу, потом объявил: «Сотрудник информационного центра познакомил тебя с отрывками рукописи Карла Маркса, относящейся к 1857–1858 годам девятнадцатого столетия по старому летоисчислению».

— Ну, теперь убедился? — заговорила Эля, едва смолк голос мужчины. — Обрати внимание: рабочий — а теперь бы надо оказать: человек! — становится рядом с процессом производства. Понимаешь? Это как будто о нашем времени, когда люди вовсе ушли из производства, полностью передав свои прежние обязанности роботам, то есть новому типу машин, но уже наделенных и способностью думать, самостоятельно применять на практике накопленные человечеством знания. А сам человек занялся прежде всего поиском еще неизвестных закономерностей природы… Не правда ли, Маркс был всего в полушаге от вывода, что истинное призвание людей — научная деятельность? Сам он, к сожалению, не мог сделать этот полушаг без опасения впасть в фантастику: уровень науки и техники в его время был еще слишком низок. Но когда произошли те две революции, о которых я говорила…

— Социалистическая и кибернетическая? Так? — переспросил Селянин.

— Да. И в масштабах всей Земли, — подтвердила Эля. — Только после этого был сделан полушаг вперед от Маркса. Сначала — в теории, в историческом материализме. Потом — на практике, к тому, что есть теперь…

— Уж очень все для меня неожиданно! — признался Валентин. — Вот хочу верить, а не верится. И думаю: ведь далеко не все рождаются орлами. Больше воробьев, так оказать.

— Да, несомненно, — подтвердила Эля. — И все-таки сейчас из каждых десяти человек девять занимаются научной работой.

— А остальные кто? Служители муз, искусства?

— О, мы все немножко служители муз! — улыбаясь, возразила Эля. — Кто играет, кто поет, а Илья Петрович, ты знаешь, владеет кистью…

— У него здорово получается… Портрет дочери, который он написал, у меня до сих пор перед глазами, — согласился Валентин.

— Но все-таки для него, как и для нас, искусство не стало профессией, — продолжала Эля. — А есть люди, которые не мыслят своей жизни вне искусства. И замечательно, что это так. Искусство не менее важно, чем наука. Особенно теперь.

— Я понимаю, спрашивать проще, чем отвечать. Но почему «теперь»?

Эля задумалась.

— Пожалуй, ты прав… Человек всегда, а не только теперь черпал душевные силы в искусстве. Конечно, в подлинном искусстве. Я вот вспомнила, как ты пел нам песню. В ней есть слова: «И вся-то наша жизнь — борьба, борьба…» Тебе песня помогала быть сильнее. Нам песни, полотна художников, книги тоже помогают. Человек становится мужественнее, одухотворенней, воспринимая искусство. Разве не так? Искусство!.. С чем бы его сравнить? Ну вот хотя бы с кислородом или водой, — без них нет жизни на Земле. Искусство — как они. Без искусства человек тоже не сможет, наверное… А сейчас, по-моему, появилось еще одно очень важное подтверждение этому. Какое? Пожалуйста, объясню. Все мы узкие специалисты. Исследования уводят нас все глубже. Мы как в колодце. А искусство позволяет видеть мир, общество, человека в целом. Понимаешь, как это важно, какая это прелесть не утрачивать, а развивать в себе умение видеть мир целиком, со всеми его красками, звуками, чувствами, контрастами! Искусство и наука — они же как две руки…

— Правая, более сильная, — наука?.. Но ведь и наука требует таланта…

— В твоем веке были, как вижу, не очень высокого мнения о способностях человека, Валентин. А в каждом из нас скрыт Леонардо да Винчи или Бородин, которые были учеными и художниками одновременно, Курчатов или Даниэль Иркут. Степень одаренности может быть разной. Но в этом ли дело? Важно определить, кто именно таится в человеке. Сейчас определяют обязательно…