И Валентин опять кивал, соглашаясь: да-да, надо встретить, как не сделать этого?.. В его время тоже встречали. Правда, выезжали ради этого не в космос, нет. На вокзал выезжали, в багажное отделение. И редко, очень редко. Слишком много было погибающих? Бедными были? Во время войны с Гитлером только в Советском Союзе смерть обрывала ежедневно тринадцать тысяч жизней. Ежедневно! А за всю войну около двадцати миллионов. Жуткая приблизительность: «около»…
Ведь каждая потеря — это человек, молодой, сильный, полный надежд на счастье человек, это отцы и матери, страдавшие, как Илья Петрович с женой… «Около»… Когда не добрался на стройку Валентин, грустили друзья. Родных у него не осталось, а Ольга — ей было спокойнее, что он скрылся и не подает вестей. Так было. Это и к лучшему, если так было.
Странно, встреча была грустной, однако она придала Валентину сил. Да, ему нелегко и будет еще долго нелегко. Но он верил, что сладит с трудностями.
Эля была расстроена больше, чем Валентин, и он прикоснулся, успокаивая, к ее руке. Эля вздрогнула, но руку убрала не сразу.
Внезапно начался спуск, осторожней, однако заметный. Тотчас донесся возглас незнакомой Валентину женщины.
— Эля! Валентин! Мы ждем вас. Это я, Ноэми…
Новое знакомство
Знакомство было во всех отношениях приятное. Ноэми поразила Валентина не только своей красотой. Он уже успел убедиться, что люди новой Земли красивее, чем его бывшие современники. Но эта девушка даже среди них выделялась женственной мягкостью движений, глубиной глаз — то ласково серых, когда Ноэми была спокойна, то загадочно синих, когда она была озабочена или, наоборот, подтрунивала над кем-то. Валентин заметил, что его восхищение девушкой разделяет и Филипп, впервые увидевший ее, да и Халил тоже. Впрочем, Халил сегодня необычно замкнут.
Ноэми о самом серьезном умела говорить полушутливо.
— Где я работаю?.. О, я и не работаю вовсе. Мы все там, в своем институте, лишь подсматриваем и списываем, — ответила она на робкий вопрос Филиппа.
Глаза у нее при этом были задорные, улыбающиеся, и все отвечали ей улыбкой, потому что нельзя было оставаться серьезным, когда была весела Ноэми. Она работала в институте биорецепторов, и ее обязанность, действительно, состояла в том, чтобы «подсматривать и списывать» у природы, точнее у насекомых, секреты их удивительной способности видеть, обонять, осязать, ориентироваться в пространстве, совершать сотни и тысячи порой немыслимо сложных действий.
Ноэми рассказала о таких фактах, которые Валентин мог бы узнать и прежде, в своем XX веке, но, к сожалению, не узнал… Что любая муха, например, мгновенно устанавливает химический состав предметов, по которым ползет… Что мотылек-самец чует запах самки на расстоянии до километра… Что у бабочек и вкус необычайно тонкий — в сотни раз лучше, чем у человека… Что у некоторых видов жуков-плавунцов удивительно высок коэффициент полезного действия — 0,96!.. Что лишь насекомые умеют не просто парить или держаться в воздухе на одном месте, но и, так сказать, пятиться…
Факты, множество поразительных фактов!
— Ну а мы эти факты подсматриваем и списываем, — весело повторила Ноэми. — Пример? О, нет ничего легче… Ну, что бы такое взять?.. Вот, пожалуйста, бабочка шелкопряда. Люди давно знают, как выглядит орган обоняния самца: усики-антенны с тысячами крохотных клеток-волосков, совсем уже немыслимо маленькие отверстия в оболочке клеток. Размеры микроскопические, взаимодействует клетка с молекулами, несущими запах. Повторяю, внешний вид давно был известен. А вот как и что происходит внутри клетки, этого долго не знали. А уж построить что-либо похожее — об этом лишь мечтать могли. В нашем же институте не просто умеют разгадывать такие тайны, но и делают приборы, которые не больше тех же крохотулек-антенн шелкопряда, однако в сотни, в тысячи раз более чуткие. О, это очень любопытно, то, что мы делаем!..
Ноэми явно воодушевляло внимание, с каким слушал Валентин. «Нет, ты и представить не можешь…», «ты и не подозреваешь…» — то и дело повторяла она и сообщала, что их приборы тоже ведут анализ на уровне отдельных молекул вещества, квантов света, гамма-частиц, электромагнитных волн, что они требуют минимальных затрат энергии и что так же, как рецепторы живой природы, они способны сами себя ремонтировать, восстанавливают свои составные части.
— Ты замучила Валентина объяснениями, — сказала, смеясь, Эля.
— Отчего же, все очень любопытно, — возразил Селянин. — Судя по всему, исследованиям Ноэми и ее коллег никто не грозит энергетическими ограничениями, о которых я уже наслышан.
— О, конечно! — подхватила Ноэми. — Я очень люблю свое дело.
— Оно стоит того, Ноэми, — поддержал ее Филипп. — У тебя прямо-таки сказочная профессия. А ты: «Всего-то и дела, что подсматривать и списывать»…
— Ну, это, чтобы не обидеть других… А наши приборы, Валентин прав, — овеществленный символ экономии, — девушка лукаво посмотрела на планетолетчика. — Вот Халил увешан нашими датчиками, но даже не замечает их.
— Какие датчики? Где? — Халил принялся ощупывать свою одежду.
— Не нашел? — Ноэми прикоснулась к его плечу и, сказав: «Раз-два-три!», раскрыла ладонь. Там было десятка два крохотных зернышек, похожих на маковые.
— Это приборы? Это совсем не приборы, — сказал Халил. — Ты только что держала в руке головку мака… Давай проверим, если это приборы.
— Согласна. Лови! — Ноэми неожиданно дунула на ладонь. Все зернышки слетели на землю. — Ты прав, Халилушка, это не приборы. Но наши изделия не больше этих зернышек… Интересно, Валентин? А мои родители? Их пристрастие — невидимки.
— Опять что-то уэллсовское? — вспомнив тот важный для него разговор с Элей, когда девушка упомянула о фантасте-англичанине, спросил Валентин.
— Что означает «уэллсовское»? Хотя постой-постой!.. Это не тот ли фантаст, именем которого что-то такое названо на обратной стороне Луны: не то кратер, не то гора? — Ноэми, видимо, не могла оставаться без дела. Вот и сейчас она сорвала розу, уколовшись о шипы. — Всегда так: потянешься за красотой — уколешься. А твой Уэллс, Валентин, хоть и большой фантаст, а все равно был ужасно наивным, когда вообразил невидимку. Он и не подозревал, бедняжка, что видеть можно и тепловые лучи, ультразвук, радиолокационную волну, биотоки нервов, движение воздуха вокруг тела… Однако и я под стать ему. Невидимок, которыми занимаются мои папа и мама, тоже нетрудно разглядеть. Это микробы.
— Значит, они — микробиологи?
— Не совсем. Они создают новые штаммы микробов, способных вырабатывать тяжелую воду. У них в институте все возятся с микробами.
— Чтобы получить тяжелую воду?
— Ну, почему только воду? Там сотни направлений. Кто-то бьется над бактериями, которые концентрируют золото. Кто-то стремится создать новые микроорганизмы, которые отбирают из воды никель, медь, радий… Ясно тебе, Валентин? Океан — это как неисчерпаемая рудная кладовая, а главными работниками микробы. И еще водоросли. Но водорослями занимаются в других местах. Не в нашем городе. А результат замечательный! Это, наверное, и прежде знали, что дно океана покрыто конкрециями из железа и марганца. Сейчас созданы микроорганизмы, которые способны образовывать похожие, но более чистые конкреции любого из металлов. На материковых рудниках первыми горняками тоже микробы. Не веришь? Сам потом убедишься. Микробы куда удачливее прежних горняков потому, что отбирают лишь чистый металл. А мои папа и мама — они любят друг друга, тяжелую воду и еще меня и моего брата Якова, конечно. Что у них на первом месте, мы с братом или тяжелая вода, еще поспорить можно.
Ноэми опять рассмеялась, и стало ясно, что для нее-то самой секрета нет: больше всего на свете любимы они с Яковом. Вернее, даже она. И может ли быть иначе, если она так молода, так жизнерадостна и так привязана к своим близким и ко всем-всем на свете.
Валентин и сам был готов засмеяться — до того легко стало у него сейчас на душе.