Каждое ее слово сочится ядом. Тут еще Евгений Борисович счел нужным внести ясность в существо вопроса.

— Чем же это плохо — разносторонность? — поднял он голос в мою защиту. — Это, дорогая моя, дар, который есть не у каждого.

— Так это все от бессилия. — Меня окончательно разозлило вмешательство Евгения Борисовича. — Разве вы не встречали людей, которые все понемножку умеют и — ничего основательно, ничего определенного у них нет?

Все сразу заспорили, и даже Анна сказала, что я стараюсь набить себе цену. Я не сдержался и, наверно, впервые за все время обидел ее.

— Бросьте! — сказал я. — Всего понемножку — от бессилия. Вот и Анна это поняла и пошла за Степана, в том есть сила. Она разобралась.

— Ого! — выкрикнула Зина.

Теперь уж меня совсем забросило.

— Да, да! — горячо заговорил я. — Она чутьем поняла, что у Степана есть цель, и он ее добьется. Пусть эта цель — иметь машину да квартиру с прекрасной обстановкой, но это все-таки цель. Ничего плохого: человек потрудился, заработал денежки и тратит их со вкусом. И она поняла и пошла за ним.

— Ого! — еще раз сказала Зина.

— Ну, а будет машина и квартира… А дальше что? — спросил Евгений Борисович.

— Не знаю, что-нибудь будет еще.

Анна сидела потупясь, с румянцем на щеках.

— Зачем ты все это? — жалко улыбнувшись, спросила она.

Только здесь я понял, как сильно люблю ее. Но мне нечего было ответить.

— Нагородил ты, Ярцев, бочку арестантов. Сразу-то и не сообразишь, как отнестить к этому, — сказал Евгений Борисович. — Человек должен работать, отдавать время для общественных дел и что-то оставлять для души.

— А квартира и машина разве не для души?

— Для брюха.

— Неубедительно!

— Пожалуй, верно, неубедительно, — согласился он. — Но и обкрадывать себя, когда кругом столько интересного… Нет, это не жизнь.

Раскаяние всегда приходит после, когда уже ничего не вернешь. А когда чувствуешь себя виноватым, тут уже и до другой глупости недалеко. В тот же день я заикнулся Зине, что неплохо бы молодоженам сделать подарок, пусть бы она переговорила об этом с Евгением Борисовичем.

— Ого! — сказала Зина и с интересом стала рассматривать меня. — Свадьбы-то у них не было, — начала она потом втолковывать, — значит, на то есть причины. Теперь пойми, придем к ним домой с подарком — сегодня-то уж нам не приготовить, поздно — и как бы вынудим их выставить угощение. Традиция уж такая… Может нехорошо получиться.

— Не послать ли нам телеграмму на родину Степана? Они приедут — и им поздравление от коллектива. Все радость.

— Телеграмму ты можешь и от себя послать, — ехидно заметила она. — Действуй!

— Хорошо, буду действовать, — с вызовом сказал я Зине.

Я пошел в отдел кадров и попросил посмотреть в деле, где родился Степан Хлущенко, сказал, что он в отпуске, а ему срочно надо отправить телеграмму. Мне отыскали его адрес.

Я хотел еще отправить подарок, не указывая, от кого — поймут, что из цеха, — но давно известно, если ты не хочешь ничего покупать, в магазинах есть все, что надо, а понадобилось — подходящего не найдешь. Тогда я решил сам сделать что-то. Вспомнил, как с парнями и девчатами из цеха ходили в поход (и Анна была там), выбрали для ночлега лужайку на берегу лесной речки. Место было чудесное, с березками по краям, всем оно понравилось, все хотели приехать еще раз. Воспроизвел на куске картона эту лужайку. Потом написал поздравление, все запечатал в конверт и отправил. Я рисковал, потому что, если в поселке, где живут родители Степана, несколько семей Хлущенков, письмо мое может не попасть Анне.

…Примерно через неделю, когда я был на работе, ко мне подошла Зина.

— Анна вернулась, — сообщила она, впиваясь глазами-буравчиками. — Одна… Похоже, что не будут жить со Степаном. Добился своего?

— Ты, случаем, не спятила?

— Нет, я в полной памяти. Помню, как ты о подарке и телеграмме говорил. Посылал телеграмму?

— Ну, посылал. Письмо посылал. Но какое это имеет отношение к тому, что она вернулась?

— Прямое, Гришенька. Я спрашивала у Анны. Степан очень злился. С того и пошло у них наперекосяк.

— Глупости!

— Вся жизнь из глупостей, Гришенька.

Поезд пришел под утро. Тусклый фонарь освещал одноэтажное деревянное здание станции, выкрашенное в желтый цвет. Немногие пассажиры разошлись, встречающих не было. Заметив, что Степан тоже оглядывается, Анна спросила:

— Может, не получили нашу телеграмму?

— Может.

И его удивило, что никто не пришел встретить. В поселке, кроме матери, жили еще два брата, оба женатые. Степан поднял чемодан и направился к площади.

— Далековато, — пояснил он Анне, — ну да дойдем, скоро рассвет.

Шли сначала мимо двухэтажных зданий, окружавших площадь, потом выбрались на насыпную дорогу; справа и слева в предрассветных сумерках виднелись белые домики с террасами. Ночь была теплая, даже душная, только набегавший временами ветерок приносил прохладу. Дорога свернула влево, и Степан остановился, что-то его смущало.

— Все изменилось, — пробормотал он, оглядываясь. — Ты подожди, я сейчас.

Он поставил чемодан и пошел к одному из домиков. Очевидно, хозяева спали на открытой веранде. Анна слышала, как они объясняли Степану, где пройти.

— Сколько же ты здесь не был? — спросила она, когда свернули в переулок.

— Как уехал, с тех пор. Лет пять, что ли, может, больше.

— И ни разу, ни разочка не приезжал? — в крайнем удивлении спросила Анна, думая о том, что если бы у нее были родители, была бы у них каждый отпуск.

— А что тут такого, — усмехнулся Степан, — было бы близко, тогда… Много не наездишься, в трубу вылетишь.

— А, наверно, скучал? — допытывалась Анна, будто пыталась уяснить для себя что-то очень важное.

— Вспоминал, — неохотно отозвался он.

Небо все больше бледнело, отчетливей стали видны белые домики с садами на задворках, шуршала под ногами пыльная, сгоревшая на солнце трава. Шаги их гулко раздавались в тишине.

— Вот, кажется, и пришли, — приглушенным голосом сказал Степан.

Они остановились возле потрепанного завалившегося плетня, за которым стоял старенький дом, обмазанный глиной и побеленный, за ним виднелись деревья. В это время выкатилось солнце, и Анна тихо ахнула: лучи высветили край крыши, верхушки яблонь. Словно радуясь новому дню, затрепетали в их свете листья, зарумянились плоды. Анна взволнованно провела рукой по глазам. Нет, это не наважденье: яблоки горели ярким пламенем. Как в том подземном сказочном саду, куда попал Иванушка в поисках царевны, — она видела золотые яблоки. «Как это красиво, золотые яблоки, — с волнением подумала она, — не ожидала, что так может быть красиво!»

— Да иди же сюда, Аня! — услышала она громкий, смеющийся голос Степана.

Она встрепенулась, увидела рядом со Степаном полную, еще крепкую старуху с гладко причесанными седыми волосами и крупным лицом. Старуха пристально рассматривала ее, и не было в этом взгляде ни доброты, ни злости, просто внимательный, изучающий взгляд; так можно рассматривать любой предмет, вызывающий любопытство.

Анна шагнула в раскрытую калитку и остановилась возле крыльца, не зная, что дальше делать. Обнять старуху она не решилась, потому что не увидела ласковости в ее глазах.

— Здравствуйте, мама! — стараясь найти в себе смелость, пролепетала она.

Старуха все так же спокойно и без видимых чувств оглядывала ее. Анна чувствовала, как легкий озноб пробегает по телу, сейчас ей почему-то было стыдно себя и хотелось плакать.

— Приглашай, мать, в дом, что на крыльце держишь? — сказал Степан, нарушая затянувшееся молчание.

— Да, да, — заторопилась хозяйка, — проходите. Растерялась я сразу-то… Так вот… неожиданно. Проходи, Анютка. Не хоромы, да в своем живем. Поди, устали с дороги, отдохнуть хотите. Сейчас самовар поставлю. Проходите…

— Нам, мама, умыться, вагонную пыль с себя снять, — попросил Степан.