– Какие речи, мисс Спенсер, – насмешливо пожурил Питер. – И почему вам покоя не дает моя эрекция?

Женевьева прикинула, не запустить ли в него ведерком с растаявшим льдом, но благоразумно отбросила эту идею.

– Просто любопытно. С тех пор как я «ничего собой особенного не представляю», кажется странным, что ты пребываешь в… эр…

– Никак не выговоришь? Ты же прежде это слово произносила, отваги у тебя хватает по этой части.

– Очень смелой я себя не чувствую. Наверно, чересчур много народу пытается меня убить. Я просто хочу домой.

– Как скажешь. Что ж, и я здесь, чтобы об этом позаботиться. Засунуть тебя обратно в твою безопасную элегантную квартирку на Семьдесят второй, где ты можешь свернуться на своем белом кожаном диване и забыть обо всем.

Вряд ли она забудет обо всем, однако ей хватило ума не указывать на это обстоятельство. У них есть средства стереть человеку память, как сказал Питер, а у нее не было настроения превращаться в подопытного кролика.

– Как ты узнал, что в моей квартире?

– Я просто там был. Люди Гарри обыскали ее по меньшей мере раз. И очень пристально наблюдают, просто чтобы удостовериться, что ты не появишься. Гарри настолько же доверяет Такаши, как и любому другому, то есть совсем никак, и не пускает дела на самотек. Вот поэтому тебе нельзя возвращаться, пока Ван Дорн не отдаст концы.

– Почему ты? Почему послали тебя меня спасать?

– Я завалил дело. Это моя обязанность.

– Наказание за провал?

– Можешь и так сказать. – Он повернулся набок, чтобы разглядеть ее в темноте. – Это не вечерние девчоночьи посиделки, чтобы нам болтать всю ночь. Мне нужно хоть немного поспать.

– Просто прими как свою епитимью. Я знаю, будь у тебя какой выбор в этом деле, ты бы находился за полсвета отсюда. Скажи своим, чтобы освободили тебя. Поясни, что я тебя ненавижу и не могу рядом с тобой находиться, им нужно послать кого–нибудь другого нянчиться со мной.

– Им плевать, что ты там хочешь или не хочешь, Женевьева, – устало сказал Питер. – И никого тебе не пошлют.

– Что ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что они меня не посылали. Что касается Комитета, то ты – сопутствующие потери, просто превратности войны, и там не станут тратить людские ресурсы на такую неважную мелочь, как ты.

– Если ты не «людские ресурсы», то кто же ты тогда? – сглотнула она.

– Я в отпуске. У меня личное время, и трачу его, как хочу. Даже убийцы берут отпуск. У нас также превосходные льготы на случай, если когда–нибудь надумаешь сменить профессию.

Женевьева почувствовала, как земля уходит из–под ног, как все, во что верила, вдруг оказалось под вопросом.

– Ты единственный, кого мне когда–либо хотелось убить, – заметила она.

– Вот как? Ты больше не хочешь меня убить? Какой прогресс.

– Так ты пришел за мной по собственному желанию? Только не трепись об истинной любви – ты сам заявил, что я ничего собой не представляю.

Он повернулся на спину, и Женевьева смогла рассмотреть тень улыбки на его губах.

– Обидно, да? Что есть, то есть. Где ты провела последние три года, в каком–то монастыре? У тебя сексуальный опыт монахини.

– Я не хотела спать с тобой.

– Конечно, хотела. Ты просто на это напрашивалась.

– Я и впрямь тебя ненавижу, – яростно выпалила она. – Я знаю, почему ты пришел за мной. Тебе мало было превратить мою жизнь в ад, ты еще хотел поиздеваться подольше.

– Ага, – весело согласился Питер. – А теперь заткнись и спи, не то я разыщу кляп. По черт знает какой дурацкой причине я решил спасти тебе жизнь, и мне это лучше удастся, если я посплю.

– Я не просила…

– Заткнись, Дженни. Или я тебя заткну.

Ее заставила замолчать вовсе не угроза, угроза, которую, как знала Женевьева, Питер готов привести в исполнение. А то, что он назвал ее «Дженни». Это ее потрясло. Как всегда. За долгие годы он единственный из живущих на свете так называл ее, именем, которое связывалось у нее с нежностью и любовью. Наверно, долго Йенсену не прожить, учитывая его профессию.

Или же ей, если не даст ему выспаться. Ну и что из того, что ее обуяла бессонница, что она помешалась на всяких мелочах, включая мужчину на соседней кровати? Ну так она не собирается ничему придавать значение, в том числе и ему, неважно, сколько ей потребуется для того усилий. Только и остается, что лежать здесь, уставившись в запятнанный потолок, и ждать…

Женевьева уснула. Питеру было любопытно, не собирается ли она всю ночь бодрствовать, приставая к нему с болтовней. Эта женщина умела говорить: наверно, сказывалась адвокатская выучка, а он из тех людей, кто болтать не любит. По крайней мере, именно сейчас и именно с ней.

Питер не понимал, на кой черт он сознался, что приехал за ней исключительно по своему желанию. Уж лучше бы она думала, что он здесь по принуждению. Собственно, фактически это близко к истине. Что–то ведь заставило его явиться за мисс Спенсер, вырвать из лап опасности. Он просто не знал, что именно.

Совесть можно исключить. Такую роскошь Питер не мог себе позволить. И не сексуальная изощренность, хотя в этом вопросе он преднамеренно оскорбил Женевьеву. Она его боялась, не того, что он причинит ей боль, нет, а что затащит в постель. Вызовет у нее желание, сделает уязвимой. Питеру ничего не оставалось: чтобы смягчить эту нервозность, пришлось заверить, что его не интересуют ее длинные ноги и пышное тело.

Едва ли она ему принадлежала. И придется ее отпустить. Неприятный факт, который преподносит жизнь, часть его епитимьи. Впрочем, Питер сказал Женевьеве правду. Секс ничего особенного не представлял собой, просто тела творили, что им положено. Однако было в ней что–то еще.

Он оглядел ее в темноте. За две недели Женевьева немного похудела, судя по бедрам и груди. Какая жалость, он любил ее немодные формы, но, в конце концов, ему же легче. Она уже и так довольно причиняла хлопот, возбуждая его и лишая хладнокровия. Он было выбрал ей мешковатую одежду, попроще, чтобы она не так привлекательно выглядела, но эффект оказался прямо противоположным. Наверно, Питер мог завернуть ее в паранджу, как с сарказмом предложила она, и все еще хотеть.

«Ты не можешь ее иметь, – напомнил он себе. – Она под запретом. Ты уже разок с ней связался и все провалил. Она испортила тебе жизнь – тебе придется оставить ее в покое. Уж это ты ей должен».

Увы, совесть его не слушалась. И необходимости спать ему вовсе не было: несмотря на то, что плел Женевьеве, Питер обычно стремился сделать работу с наивысшей эффективностью, отдыхая очень мало. Ему предстояло закончить все до конца недели, как раз до двадцатого апреля, прерываясь лишь на короткий сон. Питер просто хотел, чтобы Женевьева уснула и оставила его в покое.

Но даже спящая в покое она его не оставляла. Он слышал, как она дышит, чувствовал каждое движение, пришлось отвернуться, чтобы не видеть, как поднимается и опадает от дыхания ее грудь.

Завтра он отвезет Женевьеву в Канаду в один известный ему безопасный дом. Питер прикидывал, не отвезти ли ее к друзьям в Северную Каролину, но в последнюю минуту передумал. Никто лучше Бастьена не защитит ее, но у того жена была беременна, и вокруг копошилась толпа родственников: несправедливо по отношению к старому другу подвергать опасности его семью. А по следам за Женевьевой идут неприятности. И он не почел необходимым надоедать Бастьену.

Нет, Питер обратился к все еще здравствующим людям, которые присмотрят за Дженни и не позволят никому до нее добраться. А он сдержал обещание перед Мадам Ламберт и держался от Гарри Ван Дорна так далеко, насколько возможно.

По крайней мере, Ван Дорн уверен, что Питер мертв. Имей Гарри хоть малейшее понятие, что Йенсена на яхте перед взрывом не было, богач рыл бы носом землю, чтобы отыскать бывшего помощника. Ван Дорн – безжалостный враг. Питер чересчур хорошо знал, на что тот способен в ярости. За такое предательство Гарри бы затребовал особой мести.