– Ты чо сидишь, как нагорелая свеча? – Сам он уже предвкушал столичные радости. – Четыре дни – и Санкт-Питер! Успевам, успевам на гандикап для трехлеток! – Развалился на диване, расстегнул, чтобы не теснило, и сюртук и жилет. – Ставить буду на Сан-Суси. Моя любимица с прошлых призов. Как она всех сделала! Даже Брунгильду на четыре корпуса обошла! И на барьерах я считаю ее в шансах, ты-то как думашь, галантерейщик?

– Не играю я на скачках, да и не понимаю, – устало отозвался Антон.

– Я понимаю. А уж люблю! А коней-то как люблю! – мечтательно протянул Переломов. – У меня в Чите такие рысаки! Ей-богу, поставлю ипподром. Возьму и поставлю, чтобы на всю Сибирь! Не поскуплюсь на такое дело, жокеев куплю, кровных коней куплю! – Воодушевленный идеей, он радостно потер ладонь о ладонь. И снова с удовольствием вернулся к предстоящему. – Как приедем, сразу в Удельную! Сан-Суси определенно будет в шансах, на три корпуса выиграет на финише, хошь пари?..

Антон не ответил. Он вдруг подумал: а его-то что ждет за Уралом? Приедут они на Николаевский вокзал, сойдет он с поезда, а дальше? Что будет он делать в Питере?.. До этой минуты он думал только об одном: только бы выбраться из Сибири, миновать последний рубеж. А там – что делать ему там?.. Что? Да ведь он же свободен! Свободен! Прежде всего он найдет связи с товарищами. Где сейчас Камо? Где Ольга, Леонид Борисович, Максим Максимович?.. Он установит связи с подпольем и включится в общее дело. Работы – вот чего жаждет его душа!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ЗАГАДКА 1 СЕНТЯБРЯ 1911 ГОДА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Курьерский поезд Чита – Петербург прибыл в столицу ранним утром.

– Чой-т по душе ты мне пришел, Анатолий, – сказал Матвей Переломов, сочно целуя Антона на прощанье. – Пошли-ка ты к чертовой матери галантерею, иди ко мне, добрую должность дам!

– Надо подумать, – ответил компаньон торгового дома «Кунст и Альберте».

– Может, в родные края вместе возвертаться будем? Ты свой товар сбудешь, я свои империальчики взыщу – и шабаш, а? И в Питере не забывай меня. Я завсегда в «Астории» номер люкс имею.

На том они и расстались.

Оставив чемодан в багажном отделении, Путко вышел в город. Куда направить свои стопы? На Выборгскую?.. Там когда-то была их конспиративная квартира. Была… Нет, надо осмотреться.

Направо от вокзальной Знаменской площади лежал Невский проспект. «К матери?..» Еще два года назад, в Париже, листая однажды петербургские газеты, приходившие в русскую студенческую Тургеневскую библиотеку, Антон увидел в рубрике светской хроники: «Бракосочетание барона Томберга с вдовой профессора Императорского Технологического института Ириной Путко, урожденной Сазоновой…» Прочел – и что-то оборвалось внутри. До этой заметки он немного раз писал матери из Парижа. Скупо, в несколько строк. Да и что мог он рассказать? Как мыкается по мансардам, живет впроголодь, завтракая горячими каштанами у жаровен на улицах? Получилось бы мрачно и жалостливо. А о главном, интересном не мог обмолвиться ни словом. Она отвечала. Но все явственней сквозило между строк отчуждение. А потом – эта заметка в светской хронике…

Разве он вправе судить ее? Он мог только не простить. Как бы там ни было, это – отступничество. От отца, пусть и мертвого, от всего, что было детством и юностью Антона. Еще тогда он с горькой усмешкой подумал: вернусь в Питер, позвоню в дверь особняка где-нибудь на Миллионной, истощавший на «третьем эмигрантском разряде», с продранными локтями, и привратник, брезгливо оглядев, прошамкает: «Вам чего-с? Нищим не подаем!»

И все же он знал: пойдет к матери.

Где живет этот барон? Тут же, на Невском, Антон увидел вывеску книжного магазина Сытина. Снял с полки увесистый том справочника «Весь Петербург». Барон Карл фон Томберг, Щербаков переулок, собственный дом. Телефон… Нет, звонить он не будет.

Широкий и прямой Лиговский проспект лежал влево от вокзала. По рельсам катили новенькие трамваи. Тогда их еще не было – только развороченный булыжник мостовой и первые бруски рельс. Антон свернул в переулок и оказался в сквере. Посреди сквера, положив руку на руку, стоял Пушкин. «Воздвигнут С.-Петербургским общественным управлением». Великий поэт смотрел поверх голов бабушек и нянюшек, вышагивавших, как городовые, среди гомонящей ребятни. «И долго буду тем любезен я народу, что звуки новые для песен я обрел…» Даже на памятнике, на позеленевшей бронзе «общественное управление» удосужилось исказить, устрашась, подлинные слова Поэта.

За сквером пошли Кузнечный, Свечной, Разъезжий переулки, нарушившие петербургский линейный порядок, расползавшиеся вкривь и вкось, застроенные красными казарменными домами с частыми узкими окнами, за которыми угадывались пеналы холодных комнат. Арки – с улицы во двор, из одного в другой… Может быть, Антон ошибся адресом? Неужели барон и мать в этих трущобах?..

Владимирский проспект отсек хаос слободских построек. Как бы преграждая им путь, встали массивные, с гранитными цоколями дома. Впереди был просвет реки. И, за два дома до Фонтанки, Антон увидел каменный парапет, чугунную затейливую решетку, огораживающую сад с аккуратно подстриженными деревьями и ухоженными газонами. На воротах был баронский герб.

Выложенная цветным гравием дорожка вела к подъезду. Гравий пронзительно скрипел, будто резали ножом по стеклу.

Антон потянул бронзовое кольцо звонка. На пороге вырос привратник. В ливрее, седой. Шелковая холеная борода словно приклеена к розовому лицу.

– Вам кого-с?

Антон растерялся: «Нищим не подаем!..» За спиной швейцара был вестибюль, торжественный как в театре – устланный коврами, с маршем мраморной лестницы и скульптурами в глубине залы.

– Вам кого-с, сударь? – строго повторил слуга.

– Баронессу. Ирину… Николаевну, – Антон с трудом вспомнил отчество матери. И имя ее, соединенное с отчеством, прозвучало чуждо.

– Как прикажете доложить?

– Скажите… – С его губ чуть было не сорвалось «сын». – Скажите: Антон Владимиров… Она знает.

Привратник с сомнением оглядел пришельца:

– Не приемное время-с… Их сиятельство в детской.

Антон опешил – этого он не ожидал.

– У нее… У Ирины Николаевны ребенок?

– Сын.

– Извините, как его зовут? – Он надеялся, верил: Владимиром.

Слуга снова с удивлением и даже с подозрительностью посмотрел на нежданного посетителя. Но, видимо, почувствовал его волнение и поэтому соизволил ответить:

– Наследника зовут Леопольдом.

«Что мне делать в этом доме?..» – с болью подумал Антон и уже собрался уходить. Но в это время на лестнице послышались шаги, зашелестело платье, и женский голос звонко спросил:

– Это ты, Карл? Так рано?

Антон узнал голос матери.

– Какой-то господин желал бы видеть ваше сиятельство, – сказал привратник.

– Кто? – Она спускалась по лестнице, близоруко вглядываясь в гостя. И только подойдя, узнала. – Ты?

Сделала движение, чтобы рвануться к нему, но тут же и остановилась, метнув взгляд на слугу.

– Каким ты стал! Прекрасно выглядишь. Ты откуда?

– Да вот… Из Парижа.

– Давно?

– Только… – он запнулся. – Вчера приехал.

Он смотрел на нее. Она-то выглядела прекрасно! Совсем молодая женщина. Русые ее волосы были еще не прибраны и свободно падали на плечи. Но уже умело наложена косметика, хотя и без нее кожа была великолепной и свежей. Пудры и кремы только подправляли, подчеркивали или скрывали: красавица с тонкими чертами лица, с блестящими глазами, четко обрисованными губами. Надо лбом – седая прядь. Да и та не настоящая, наверное, а по моде. Мать уже начинала полнеть, но и полнота эта лишь шла ей.