ххх

Машины впереди снова остановились. От красных фар, то вспыхивающих, то гаснущих, болели глаза. Михаил злобно выругался, ударил по рулю. Нервы его были разболтаны до предела. Ему опять захотелось напиться и завалиться спать.

Он съехал с шоссе и покатил по «проселочной» дороге. Вокруг – невысокие домишки, сломанные загоны для скота, разбитые трактора на заснеженных лугах. Во всем сквозит бедность, скудость. Глубинка «имперского» штата Нью-Йорк. Трудно поверить.

– Вот наказание!

Дорогу перегородила снегоуборочная машина. Возле машины работали мужчины в комбинезонах.

Михаил пошарил по карманам и, не найдя сигарет, вышел из машины. Попросил у рабочих закурить.

– Такого бурана в наших краях не было лет пятнадцать, – сказал бородатый здоровяк, протягивая ему пачку.

Гремели молотки. Рабочие набивали на шины новые хомуты для цепей.

Михаил сделал пару затяжек, отошел в сторону. Присмотрелся. Впереди, метрах в двадцати, темнела фигура человека. Из-за снежной пелены сложно было распознать, кто – мужчина или женщина – лопатой разгребает сугробы. Кажется, поскользнулся и упал.

– Hi, – cказал Михаил, подойдя. – Do you need help? (Вам нужна помощь?)

– No… no… – ответила она не очень решительно.

– Do you speak Russian? – спросил он, почти уверенный, какой родной язык у незнакомки.

– Да, я говорю по-русски.

Одета она была во все черное: грубое пальто, длинная юбка. Непонятно: американская глубинка, убогие фермы, и вдруг – русская. Жена какого-то фермера, что ли?

– Я в церкви чистила подсвечники перед праздниками. Днем снег сыпал слабо, хотя и обещали буран. Я решила, что успею все сделать быстро. Вышла из церкви, а тут такое… Хорошо, что отец Лавр дал лопату. Он бы мне помог, но он болеет.

Все это она рассказывала, стоя чуть позади, а Михаил тем временем расчищал в сугробах путь к нескольким двухэтажным домам, в которых светились окна.

– Здесь что, есть русская церковь?

– Да. Здесь когда-то жила колония русских иммигрантов. Старики поумирали, дети разъехались, а церковь осталась... Может, вы отдохнете? – спросила она виновато.

Он вытер рукавом вспотевший лоб. Улыбнулся. Интересно, какое у нее лицо? Тонкие, ускользающие черты. Нос, кажется, с небольшой горбинкой. Узкие губы. Глаз почти не видно под отворотом шапочки.

– Вы здесь живете? – спросил он.

– Да. У нас здесь – сестричество, монашеская община.

Надо же – русские монахини на севере штата Нью-Йорк. И еще: в его представлении русские монахи и монахини – угрюмые, нелюдимые, старые. И вдруг… эта женщина, молодая, красивая, улыбчивая. Что-то трогательное в ее простых словах, в ее мягком голосе. Что-то беззащитное в ее жестах…

Заурчало, загудело – разметая лопастями снег, поехала уборочная машина. Они оба повернулись спинами к дороге, наклонившись, прикрыли головы от летящих на них снежных комьев.

– Настоящий обстрел. Но мы выжили, – пошутил он.

Она засмеялась.

– Погодите-ка минутку, я сейчас вернусь, – он решил, что не уедет отсюда, пока не поможет ей. Подошел к своей брошенной на дороге машине, завел мотор. Где же ее припарковать? А-а, черт с ним! – и въехал в сугроб на обочине.

– Как же вы потом выберетесь отсюда? – спросила она.

– Не знаю. Как-нибудь. Вас как зовут?

– Сестра Мария.

– А меня Михаил. Вы откуда родом?

– Из Киева.

– Надо же, земляки. То-то слышу знакомый говор.

Они уже продвинулись на треть, снег здесь был уже не такой глубокий, расчищать стало легче. Но Михаил зачем-то старался прорубить дорогу пошире и расчистить до самого асфальта.

– А мне этот буран нравится, – сказала она. – И знаете, почему? Потому что он нарушает заведенный порядок жизни. Напоминает человеку, что от него не все зависит, что на всё Воля Божья.

Он остановился – не столько, чтобы передохнуть, сколько, будучи удивлен ее словам: в снежном буране увидеть волю Божью?

А она, подобрав подол юбки, тем временем сделала несколько шагов к кусту. Сорвала пару веточек:

– Это калина. Хотите попробовать? – и передала ему веточку с красными ягодами.

Ягоды были кисловатые, терпкие, с мягкими косточками.

И почему-то захотелось ему, чтобы она опять, утопая по колено в снегу, так же по-бабьи подобрав подол своей длинной юбки (есть в этом движении что-то волнующее), пошла к этому кусту…

– Вот и прорыли тоннель.

Они стояли у дома. Над запертой дверью горел подвесной фонарь.

– Спасибо, – она ступила на крыльцо. Замерла в нерешительности. – Подождите минутку. Мне нужно кое-что спросить у старшей сестры, – и скрылась за дверью.

Расчистка снега его хорошенько разогрела и взбодрила. Лучше всяких катаний на лыжах.

...Тишина. Вокруг ели, редкий кустарник. Наклонившись, он выковырял пальцем комки снега, забившегося в сапоги.

На втором этаже вдруг погасло окно. Михаил вздохнул. Все. Нужно откопать свою машину – и домой. Сделал доброе дело. Бог зачтет. Хмыкнув, он нахлобучил шапку на глаза. Но почему-то не уходил.

Скрипнула дверь за спиной:

– Входите. Старшая сестра разрешила. Да входите же!

В довольно просторной прихожей у стены стоял старый буфет, на вешалке висели женские пальто. Обстановка здесь чем-то напоминала дачную, если бы не иконы на стенах и не разложенные на столах коробки с крестиками и свечами.

– У вас, наверное, ноги промокли? – спросила она, снимая пальто. – Вот тапочки. А сапоги поставьте к батарее.

Тапочки были огромного размера, растоптанные, старые. Вообще, бедность здесь сквозила во всем: в допотопной мебели, в потертых ковриках, в оконных рамах с облупившейся краской.

Михаил нахмурился. Зачем он здесь? Он же спешил домой. Он с грустью припомнил свою роскошную квартиру в Манхэттене, на Парк авеню, в доме с бассейном, фитнес клубом, баром и услужливым швейцаром. Эх, ушла та жизнь, промелькнула, как в кино…

– Красивая икона. Это кто на ней? – он подошел поближе, вгляделся в небольшую икону на стене.

– Архангел Михаил, предводитель небесного воинства. Вам нравится? – она стояла рядом и тоже смотрела на икону.

– Да, очень, – он почему-то боялся шевельнуться.

И она тоже стояла молча и недвижно.

– Хотите супа? Горячего? – спросила, вдруг нарушив это странное – для обоих – молчание. – Только у нас сейчас пост. Суп без сметаны. Но очень вкусный.

… ……….……….. …………………………………………………………..

– Познакомьтесь, это – моя мама: Раиса Ароновна.

– Очень приятно.

Перед ним стояла неприглядная женщина преклонных лет, в шерстяной вишневой кофте. Достаточно ей было улыбнуться и протянуть свою пухловатую руку, чтобы стало ясно: Раиса Ароновна – женщина очень милая, добродушная.

И вот, на столе – тарелка щей. И краюха ароматного хлеба.

– Мама думала, что я осталась у отца Лавра. Она не знала, что я решила прорываться сквозь буран. Если бы узнала, что я одна, с лопатой… Она бы подняла на ноги весь штат. Вам наши щи нравятся?

– Да, очень.

За окнами мело, мело. За окнами – ветер, мгла. А здесь – свет, тишина. У батареи сохнут его мокрые сапоги, на столе – тарелка горячего супа. И рядом с ним – две прекрасные женщины, мать и дочь. Семья… Он совсем отвык от этого…

– Ваши родители живут с вами, в Нью-Йорке? – спросила Раиса Ароновна. Похоже, в этой глуши она соскучилась по гостям.

– Нет, мои родители живут в Израиле. Так получилось, что я здесь, а они там.

– Передают, что в Израиле опять неспокойно. Ох-ох, а когда евреям было хорошо?.. Вы кто по специальности?

– Биржевой брокер. На бирже, знаете, сейчас обвал: скандалы, увольнения, – сказал он и запнулся.

Возникла неловкая пауза.

– Хотите еще супа? Тогда горячего чайку? – Раиса Ароновна забрала пустую тарелку и вышла.

– Мама, ты справишься cама? – сестра Мария посмотрела вслед матери. Затем пригладила свои волосы под платком. Лицо ее вдруг посерьезнело, красивые глаза расширились. – Что-то в мире изменилось. Все опять хотят воевать. И евреи обязательно окажутся в центре кровавых событий. Так было всегда в истории. Так предсказано и в Апокалипсисе…