– Shock him! – распорядился негр.

Парень переключил рычаг. Случайно выдернул провод, долго возился, пока воткнул штекер обратно в гнездо. Нажал кнопку и в аппарате раздался резкий свист.

– Shock!

Алексея вдруг подбросило на носилках. Тело, перехваченное ремнями, судорожно изогнулось и стало медленно опускаться.

– Алеша! Алеша!..

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА ИЗ РОМАНА АЛЕКСЕЯ

Опустилось боковое стекло, из салона вылетела скомканная пачка «Мальборо». Упала на дорогу и вскоре скрылась под снегом.

Горели фары впереди стоящей машины. Уже второй час перед ним – все та же машина. И за это время проползли… Михаил взглянул на спидометр – всего лишь две мили. Этак не доберешься домой и до утра. В радиоприемнике диктор сообщал, что почти все шоссе засыпаны, власти графства предпринимают все меры.

Михаил пригладил свои короткие волосы, зачесанные назад (ничего не осталось от тех его озорных вихров). Раскрыл автодорожную карту. Может, поехать окольными дорогами? В маленьких городках дороги наверняка расчистят скорее. Он решил съехать с шоссе при первой возможности.

Неделя, что он провел на спортивной базе в горах, никак ему не помогла. Катался на лыжах, не позволял себе ни глотка спиртного. Было все: шуршал комбинезон, ветер обжигал щеки, из-под лыж вылетал жесткий свист. А на третий день Михаил, хоть и заплатил вперед, за лыжами не пошел и на горке не показался. Оставшиеся дни валялся в кровати, спал, тупо смотрел телевизор.

Дело было даже не в физической усталости. Тело можно восстановить в короткое время. Ведь прежде ему хватало нескольких дней отдыха во Флориде, чтобы вернуться в форму, а потом снова войти в зал биржи и драться. Но сейчас он был не просто утомлен. Он был полностью подорван. Разорен. Выброшен на улицу. К счастью, не посажен в тюрьму. Не в наркологической лечебнице, как многие из его «золотой» команды. Но в сорок лет чувствовал себя развалиной, немощным стариком, выработанным до последней клеточки тела, мозга, души.

… …………… ………………………………………………………………

...Джеффри Шед, тот рыжий Джефф, не обманул. Привел и показал Михаила менеджеру их фирмы. Состоялось короткое интервью, ему задавали самые общие вопросы. На биржу Уолл-стрит тогда потек капитал из России, открывались, правда, смутно, новые возможности и перспективы, и Михаил пришелся фирме ко двору.

Три дня в неделю он вкалывал на стройке, чтобы заработать на жизнь, остальное время учился. Однокурсники в группе его тихо презирали. За акцент. За то, что плебей, нищий. В лицо, правда, никто ему этого не говорил. Но он отлично понимал, что означают неприглашения на ленч и на party. Впрочем, на экзаменах они списывали у него с большой охотой.

Он окончил курсы, получил сертификат «floor-trader», но сначала работал как обычный бас-бой (мальчик на побегушках) у Джеффа: следил за котировками на экране и, когда нужные цифры менялись, мчался к Джеффу, докладывал и опять бежал к мониторам; относил и передавал из рук в руки какие-то пакеты так, чтобы никто не увидел; в конце сумасшедшей недели вытаскивал из обоих шкафчиков десятки потных рубашек – своих и Джеффа, и сдавал их в прачечную.

Потом ему выдали куртку со вшитой на спине сеточкой – для «вентиляции», вручили значок с его номером и биржевым прозвищем Russ и выпустили в зал биржи.

За все время своей работы на бирже Михаил так и не понял, становится ли он богаче или погружается в пучину долгов. Потому что нужно было соответствовать новым стандартам: квартира – не в Бруклине, а в Манхэттене; машина – не хуже «лексуса»; часы – «Роллекс»; одежда – обязательно из дорогого бутика. Однажды по старой привычке он купил на улице бублик с сыром и стакан кофе. Джефф случайно заметил и потом стыдил за «нищенские замашки»: «Откуда ты родом? Из еврейского местечка? Почему не купил кофе в «Cтарбаксе»? Пожалел пару лишних долларов?» Деньги утекали сквозь пальцы – на ночные клубы, бары, прогулки на кораблях, непонятно с кем, и непонятно на что. Порой в этой беготне и круговерти Михаила посещало странное ощущение, что он проживает чью-то чужую, а не свою собственную жизнь. Не раз он делал слабые попытки остановиться и коренным образом всё изменить, но словно какая-то могущественная сила все возвращала на круги своя.

Приходилось постоянно залезать в долги, подражать, всего себя перекраивать «под американца», перенимать чужие привычки, жесты, мимику. Больше всего его раздражала необходимость постоянно улыбаться – боссам, коллегам, случайным знакомым, брокерам, барменам, всем кому ни попадя. Дурацкая вымученная улыбка не сползала с его лица.

...На углу Уолл-стрит и Бродвея есть прекрасный бар «Империал». Бокал пива и пицца стоят там всего лишь десять долларов, а сигару за тысячу долларов покупать не обязательно. В уютном зале этого бара Михаил – по поручению Джеффа – встретился с менеджером конкурирующей финансовой группы и в совершенно пустом разговоре сказал ему, что их фирма завтра будет сбрасывать акции «N».

Через неделю после этого разговора на банковском счету Михаила появилось ровно сто тысяч долларов. Такой фокус они проделали еще раз, и на его счету появилось еще сто тысяч.

А потом его вызвали в просторный кабинет, где на стене в позолоченной раме висел портрет Бенджамина Франклина. Разговор с инспектором по спецнадзору длился три часа. Михаилу задавали весьма резонные вопросы. Показали документы с его подписью, где он обязывался не разглашать внутреннюю информацию их фирмы. Сообщили, сколько вкладчиков из-за него лишились своих вкладов. Какие расходы понесла фирма. Также напомнили о существовании Федеральной комиссии по биржевому надзору и о статьях Уголовного кодекса. И мудрый Бенджамин Франклин из позолоченной рамы сердито качал головой, cнова и снова повторяя, что тюрьма по-английски – jail.

Конечно, Михаил мог сослаться на Джеффа, который втравил его в эту авантюру и наверняка заработал гораздо больше. Но это не имело смысла – Джефф и инспектор были друзьями детства, виллы их родителей стояли по соседству.

Михаила лишили сертификата и выбросили на улицу, конфисковав все деньги на его банковских счетах. С ним обошлись так гуманно – не посадили в тюрьму – лишь потому, что фирма не хотела компрометировать свое имя. Впрочем, его бы вышвырнули в любом случае: на бирже начался обвал. О банкротстве едва ли не каждый день объявляли корпоративные гиганты и мелкие фирмы, их акции лопались, и такое большое количество брокеров уже никому не было нужно.

Он подписал все обязательства, сдал пропуск, ключи. В баре, куда зашел напоследок выпить коньяка, его заметил Джефф. Улыбаясь, похлопал его по плечу: «Майкл, ты – отличный парень, с тобой было приятно работать. Но, понимаешь, жизнь – сложная штука… Желаю удачи».

Что у него осталось после всего? Машина, десять тысяч долларов, которые он чудом спас, сумев перевести их на банковский счет дяди Гриши, и куча долгов. Он отказался от дорогой квартиры в Манхэттене и снова перебрался в Бруклин, сняв крохотную квартирку в старом доме.

Трудно поверить, что шесть лет назад он вкалывал на стройке, малярничал, не боялся физической работы. Были силы, воля. Помогала отцовская закваска. Все это растрачено. У него сегодня – в сорок лет – практически нет настоящей специальности. Нет хороших связей – с ним искали знакомства и поддерживали отношения лишь до тех пор, пока он был полезен, работая на бирже. Единственным в этой стране преданным ему человеком остался дядя Гриша – обещает похлопотать, устроить в бригаду маляров...

По своей натуре Михаил был человеком, которому нужна какая-то цель для достижения, и теперь этой цели не стало. Трудно было поверить, что этот высокий, хорошо сложенный, на вид – уверенный в себе мужчина, в действительности сейчас был растерянным, окончательно выбитым из колеи. Он цеплялся за внешние старые повадки и манеры, улыбался в разговоре, был вежлив, но все это было лишь фасадом, маской, скрывающей истинное лицо отчаявшегося человека. В последние недели смутно, помимо его воли, его даже стала посещать мысль о самоубийстве…