Голос у Лизы был зычный, смеялась тоже очень громко. Сложена была несколько непропорционально, природа, создавая ее, допустила небольшие перекосы: ее бедра были слишком узкие, ноги – худощавые, зато плечи и талия – широкие. Но Лиз все-таки обладала вкусом, не зря же была итальянкой: подбирала одежду такого фасона, чтобы скрыть все свои внешние диспропорции. Несмотря на свои пятьдесят пять, могла порой нарядиться очень даже «секси» – явиться в декольтированном платье, приоткрывавшем ее пышную грудь.

Лиза обладала горячим темпераментом – сидеть долго на одном месте, да еще и молча, ей было крайне трудно. Ее постоянно куда-то несло, ее обуревала жажда деятельности. Жажда разговора. Жажда откровений.

Еще не закончилась моя первая трудовая неделя в этой замечательной клинике, как я уже знал про Лизу очень многое, из ее же уст. А если чего не знал, то лишь потому, что у нас все-таки было не так много свободного времени, к тому же разговоры на личные темы между сотрудниками очень не нравились директрисе Франческе. Директриса имела странную привычку ходить по коридорам и заглядывать в окошки в дверях – как идет лечение пациентов? Франческу выводило из равновесия, когда нарколог сидел в кабинете один, без пациента! Ведь нужно делать визиты, визиты...

Вот что я узнал о Лизе. Ее родители, приехав в Нью-Йорк, открыли небольшую пиццерию, работали там от зари до зари, чтобы прокормить детей и дать им пристойное образование. Брату и сестре Лизы собранные родителями деньги действительно понадобились на учебу в колледжах. Что же касается Лизы, то она начала употреблять наркотики с пятнадцати лет и с превеликим трудом окончила среднюю школу. Родителям не раз приходилось выкупать ее под залог из тюрем и тратиться на адвокатов. Не помню, называла ли она мне точную цифру, сколько раз была арестована и сколько сидела. Во всяком случае, не раз и не два. По словам Лизы, последний раз ее арестовали полтора года назад, прямо в клинике, где она тогда работала. Вывели в наручниках из офиса и повезли прямиком в полицейский участок. Но тот арест был связан с ее прошлым: в прокуратуре «висело» ее какое-то незакрытое дело, и они там спохватились спустя много лет.

Аресты и посадки Лизы были, в основном, за владение наркотиками. (В США уголовно наказуемо не употребление, а хранение наркотиков, что, в принципе, одно и то же: разве можно употреблять наркотики, не владея ими? – авт.)

Но были у нее судимости и за квартирные кражи, в которых она участвовала вместе со своим бывшим мужем, судя по всему, большим авантюристом. Он втягивал женушку во всевозможные криминальные приключения. Каким-то непонятным образом в промежутках между арестами и госпиталями они с мужем умудрились заиметь двух дочерей. Ко времени моего знакомства с Лизой ее дочери уже выросли и жили со своими семьями.

Муж Лизы погиб от овердоз, а она долго боролась со своей наркоманией: лечилась, срывалась, попадала в полицию, снова лечилась – то принудительно, то добровольно. Кругом-бегом, борьба эта заняла у нее почти двадцать пять лет – четверть века! Наркологом Лиза работала около десяти лет, в различных лечебницах. В эту, где мы с ней встретились, устроилась незадолго до меня, поэтому тоже здесь была новичком.

Мы с ней сразу почувствовали взаимную симпатию. По словам Лизы, ей нравилось во мне «простота сердца». Мол, хоть и интеллигентный, не на улице вырос, и умные книги читал, но не задается.

Она живописно, с юмором и самоиронией рассказывала мне о своем прошлом, не упуская важных, по ее мнению, подробностей.

Вот, скажем, такая история: они с мужем обворовывали одну квартиру. Он влез туда через окно, а Лиза стояла на крыше четырехэтажного дома – чтобы принимать украденные вещи. Дело было зимой, было жутко холодно, началась пурга. Лиза прождала мужа Бог весть сколько времени, окоченела. Чтобы согреться, прыгала по крыше, хлопая себя по плечам. Не могла понять, почему так долго муж не появляется, и с какой стати к дому подъехало несколько полицейских машин с включенными мигалками...

Оказывается, муженек, роясь в чужих ящиках, обнаружил там... шприцы и морфий! И, конечно же, решил тут же, на месте, попробовать. И так затащился, что не заметил, как нагрянули хозяева. А те вызвали полицию.

Описывая этот случай, Лиза возмущалась поведением мужа, дескать, как некрасиво он тогда поступил, думая лишь о собственном кайфе, а не об оставленной на крыше жене. Но больше она обвиняла не мужа, а себя, посмеиваясь над своей доверчивостью.

Да-да, несмотря ни на что, она искренне считала себя наивной и доверчивой женщиной. Верила, что именно из-за этого «дефекта ее характера» у нее в жизни столько проблем.

В этом Лиза как раз была типичной представительницей своего племени: практически все наркоманы искренне полагают, что они наивны, что их очень легко обмануть. Дескать, они настрадались из-за своей доверчивости. Но, натерпевшись от людей, поняли – в этом мире никому вообще доверять нельзя.

Все люди злы и хитры, пользуются доверчивостью наркоманов. Звучит как анекдот!

Сначала я думал, что они шутят. Как может тот, кто столько раз в своей жизни врал, обворовывал родных, нарушал клятвы, был арестован, сидел в тюрьме, – как такой человек может быть наивным?

Но со временем, постоянно слыша то же самое от разных пациентов, я стал задумываться: может, они правы? Ведь не могут же они все дружно, не сговариваясь, врать – о своей наивности и доверчивости.

Наивность, доверчивость – не самое верное слово о свойстве, которое наркоманы имеют в виду. Их проблема – в неумении разобраться в природе сложных человеческих отношений. Да, наркоманы тонкие психологи – употребление наркотиков способствует развитию у них интуиции и редкой наблюдательности. Беда в том, что свою интуицию и наблюдательность они используют только в одном направлении.

Но когда речь идет о вопросах, касающихся не добычи денег на наркотики и их употреблении, а об отношениях на работе, в семье, в обществе, наркоманы ведут себя как подростки: либо безгранично доверяют тем, кому доверять нельзя, либо, наоборот, враждуют с теми, от кого зависит их же благополучие. У них есть только два цвета – черный и белый. Нет оттенков и полутонов, которые обычно присутствуют в палитре сложных отношений между людьми. Они как бы шарахаются из угла в угол, сердятся, злятся на себя и на всех. Вконец запутавшись, разорвав со всеми отношения, неспособные спокойно и здраво разобраться в оценках, «уходят в глухую оборону». Убеждают себя в том, что они жертвы, а вокруг одни враги. И начинают с этим миром (с Вами, читатель) вести войну.

Тут уж все становится на свои места: да, я наркоша. Но сами-то вы кто? Такие же притворщики, как и я. Даже хуже меня. Вы создали мир с красивыми словами, но волчьими законами. И я теперь тоже буду жить по волчьим, законам. Хватит быть овцой на заклание. Я буду волком.

Приблизительно такую жизненную философию непримиримой вражды со всеми создает себе наркоман. Философия эта в корне неверная. Зато теперь все просто и понятно – who is who…

Вернемся, однако, к таинственной Лизе.

Она рассказывала мне, что когда-то родители запирали ее дома, чтобы она не могла выйти на улицу, где ждали друзья-подружки. Но страсть к наркотикам придавала ей сил и толкала на любые геройства: Лиза разбивала стекла, чтобы выпрыгнуть из окна, торговала наркотой, танцевала в стиптиз-клубах. Трижды ее ловили на улице кредиторы и конкуренты, приставляя ко лбу пистолет...

Слушая Лизу, я представлял себе улицы Нью-Йорка времен ее юности, районы, где когда-то обитали итальянцы, приехавшие из полуголодной послевоенной Сицилии. Родители вкалывали до седьмого пота в пиццериях и пекарнях, а их дети… – одни шли в колледжи (как наша директриса Франческа), другие становились уличной шпаной, хулиганьем, пополняли ряды знаменитой итальянской мафии в Нью-Йорке. И в Лизе, несмотря на ее уже немолодой возраст и трудовой стаж, еще заметно проглядывала «непутевая девчонка», выросшая и изуродовавшая свою жизнь на тех нью-йоркских улицах.