Я оказалась в одной компании со Светкой, Фокиной и Потатуевой.

– Кого спасаем? – сразу озадачилась Светка.

Есть желающие выглядеть идиотом? Янка сразу зыркнула на Потатуеву – кто еще безропотно согласится на любую унизительную процедуру?

– Меня!

Светка вопросительно глянула, Фокина скорчила рожу, Полинка уткнулась в учебник. А мне захотелось сказать, что я пошутила. Промолчала с трудом.

Подполковник обходил класс, раздавал перевязочные материалы и задания: распределял, у кого лодыжка сломана, кто в живот ранен, кому нужно зафиксировать лучезапястный сустав. Приблизился к нам и у единственных из класса поинтересовался:

– Кто жертва?

Я обреченно вскинула руку, подполковник задумался на мгновение и выдал:

– Травма головы.

– …

Фокина фыркнула и развернула ко мне учебник. На картинке гордо красовался точеный римский профиль в аккуратном белом чепчике, завязанном бантиком под высокомерно приподнятым подбородком.

Кто дергал меня за язык? И какие ассоциации возникли у подполковника при виде меня за секунду раздумья? Я одна в классе оказалась пострадавшей на голову! Неужели судьба?

Урок превратился в тренировку по художественной гимнастике. В воздухе развевались белые ленты и отовсюду звучали раздраженные команды:

– Ногу выше подыми!

– Да, блин! Не дергайся! Замри!

– Аккуратней! Чего так затягиваешь?

За несколько минут до звонка, когда с больными было покончено, а подполковник придирчиво осматривал и дергал кривенькие повязки, дверь кабинета неожиданно распахнулась. Вошел Петя Самолетов.

Прочие раненые торопливо спрятали под парты перебинтованные руки и ноги.

А мне что было делать? Нырять с головой?

Но я даже отвернуться не успела.

Петя уставился на меня, а я уставилась на Петю, пытаясь телепатировать ему в мозг: «Это не я. Это совершенно другой человек». И остальные на него уставились, желая узнать цель визита, но Петя начисто забыл, зачем пришел. Стоял в дверях и не шевелился, безмолвный, как статуя греческого бога в школьном костюме. Подполковник не выдержал первым.

– Самолетов, тебе чего?

Петя очнулся.

– Мне? – пришел в себя окончательно. – Ах, да! Валентин Васильевич, вас директор вызывает.

Говорил подполковнику, а смотрел на меня. Поворачивался к двери, а смотрел на меня. Едва шею не вывихнул. Но в Петином взгляде не было ни любви, ни восхищения. Так пялятся в музее на самый невероятный или жуткий экспонат.

Застрелиться!

По дороге домой Светка изобразила на лице печаль и отчаяние.

– Лиса! Мои меня уже достали. Никакого покоя, сплошные писки, визги и хрюканье. Можно, я у тебя переночую?

Я запнулась на ровном месте. Я даже представить не решилась, что будет, когда Светка узнает о Грачеве.

Я ей и так не обо всем рассказываю. Она, например, не в курсе ни по поводу Сокольникова, ни по поводу Самолетова. Не могу сознаться. Наверное, стесняюсь. Или не вижу смысла.

А я о ее симпатиях знаю: кто, когда, почему. Она сразу выкладывает, торопится поделиться, словно ей одной не выдержать своих эмоций и чувств.

Она мне вообще обо всем рассказывает, что с ней случается. С родителями там поругалась или классного мальчика в автобусе увидела. И наверное, думает, что я так же поступаю.

А я скрываю. Да еще и вру.

– Свет, ну ты пойми! Толик к нам совсем недавно переехал. И у нас теперь обстановка слегка нестабильная. Непривычно же. И ему, и нам. Вот все пообвыкнем, тогда…

О том, что мама с Толиком сейчас в свадебном путешествии, я ей тоже не говорила.

Почему я не могу никому сказать про Грачева?

Потому что боюсь, что меня не поймут. Никто не поймет. Ни мама, ни Светка, ни остальные.

Мама испугается и навсегда перестанет мне доверять. Светка воскликнет, что я – ненормальная. Все изумятся, удивятся и будут осуждать. Я уверена, что будут осуждать. Отнесутся по-своему. А мне надо, чтобы по-моему. Чтобы без долгих объяснений и выкручиваний. Мгновенно поверив и приняв.

Кто так сможет?

Светка разочаровалась и немного обиделась, хотя и сделала вид, что согласна и поддерживает.

Как же погано обманывать друзей и утешаться мыслью, что все равно по-другому поступить нельзя, зная, что можно! Пошел он к черту, этот выбор, который всегда есть.

С высоты пятого этажа

Зашла в квартиру, сняла куртку и сразу почувствовала, как потянуло холодом. Словно в каком-нибудь ужастике перед появлением призрака. Бр-р-р! Мороз по коже. Ну конечно! Дверь на лоджию открыта.

На дворе, между прочим, зима, а Грачев, пользуясь моим отсутствием, решил покурить. Пойду проведу очередную воспитательную беседу.

Оконные створки на лоджии распахнуты во всю ширь. Тимофей вцепился в перила и смотрит вниз. Я встала рядом. Он заметил, но не повернулся, только сказал:

– Не очень высоко.

Мне захотелось ответить аккуратно, чем-то нейтральным, незначительным.

– Пятый этаж.

Под нами – занесенные снегом кусты сирени, белое полотно палисадника, отделенное невысоким самодельным заборчиком от темно-серой мокроты асфальта.

Тимофей по-прежнему смотрит вниз. И я смотрю.

Не знаю, как получается, но то ли земля начинает проваливаться, то ли дом – расти. Расстояние увеличивается, увеличивается, увеличивается.

Очень высоко. И страшно.

– Я замерзла. Холодно.

Ежусь, потираю плечи.

Тимофей поднимает глаза, а взгляд по-прежнему – куда-то вдаль.

– Лиса. Так чего ты здесь? Пойдем, если замерзла.

Не могу спать. Хочется пойти в соседнюю комнату и проверить: закрыта ли дверь на лоджию?

А тихо так, что нестерпимо тянет сотворить что-нибудь громкое. Запеть. Ударить в барабан. Разбить вдребезги тарелку.

Настраиваю слух, чтобы уловить выпадающее из восприятия размеренное тиканье часов. Кручусь, верчусь, устраиваюсь поудобней. Но постель такая странная, будто шевелится и тихонько подпихивает сразу со всех сторон. Ее тычки не дают успокоиться, не позволяют залечь неподвижно, от них сами собой распахиваются глаза.

Никогда не думала, как много усилий требуется на то, чтобы сомкнуть веки.

Не могу спать. И лежать не могу. Встану. В конце концов, что тут такого?

Дверная ручка подло скрипит, а язычок громко цокает, изображая одноногую лошадку.

– Лиса! Ты чего? – хрипловато, спросонья.

А я изображаю дурочку.

– Ой! Перепутала! Мне – дальше по коридору.

Будильник орет дурным голосом, а у меня такое чувство, что проспала я всего секунду. Ну, две от силы.

Новый день. Действительно новый. А вчерашний отодвигается в прошлое, забирая с собой нерешенные проблемы и вопросы без ответов.

Привычный утренний маршрут: ванная, комната, кухня, комната, ванная.

Вдруг замечаю, что хожу одна, что никто не попадается на пути.

Дверная ручка опять скрипит, но уже чуть слышно, а язычок затаился, будто его и не существует.

– Грачев! Ты что, до сих пор дрыхнешь? Тебе в колледж не надо?

– Надо. Но я не пойду.

– Это еще почему?

– Потому.

И холодный душ принимать не надо. Я свежа, как никогда. Сна ни в одном глазу.

– Во что ты еще вляпался?

– Лиса, отстань!

– Не отстану!

– Просто отстань. Пожалуйста.

– Ти-и-им! – жалобно-жалобно.