Развернув грамоту, он стал читать:

«Царю Михаилу, великому своими победами. Да славится имя твоё! Да украшен будет трон русский твоими победами! Ты — единый благолепный, достойный великого и святого благоверного князя Александра Невского. Именем всей земли зову тебя на царство! Ты единый способен привести державу к желанному спокойствию. Именем всей земли зовём тебя со всем войском в Москву. Старому шубнику не удержать трона. Бог обделил его умом, и мужеством, и дородством...»

Едва охватив глазами эти строки, князь Михаил не стал читать далее и разорвал грамоту. Грамота написана от имени Прокопия Ляпунова. Да его ли это рука?

   — Отвести рязанцев в подземелье да велеть дознаться, кто послал их в слободу с грамотой!

Речь шла о знаменитом подземелье, которое было местом страшных пыток при Грозном. Рязанцы, услышав о подземелье, с многоголосым воплем кинулись в ноги князю Михаилу:

   — Помилуй, отец родной!

   — Вели сам сыскать, как было дело!

   — Грамоту Прокопий составил. Мы люди подневольные.

Но князь Михаил, понемногу остывая, и сам понял, что погорячился. Он не должен был рвать грамоту. Гнев его был вызван тем, что ему посмели таким подлым обычаем предложить царство. В нём была чувствительно задета княжеская честь. И только позже он понял, что гнусное предложение Ляпунова было изменой царю Василию и что, следовательно, поступок Ляпунова требует расследования, а грамоту следовало сохранить.

Вняв мольбе послов и отпустив их с Богом, воевода Скопин повторил ошибку царя Василия. Он позволил себе надеяться, что Прокопий Ляпунов образумится. И эта ошибка, как увидим, станет роковой в судьбе державы, роковой и в личной судьбе князя Михаила и царя Василия.

Но легко представить себе, что мог в ту минуту думать Скопин. До судов ли и разбирательств ныне? Тушинские шайки тревожили Москву своими набегами. Засевший в Серпухове тушинский воевода Млоцкий грабил обозы между Коломною и Москвою. Объявился крестьянский атаман Салков, соединёнными усилиями с Млоцким они разбили царского воеводу князя Литвиного-Мосальского. Разбоем и грабежами промышлял и князь Пётр Урусов, предавшийся Вору вместе с шайками юртовских татар. В Москве вновь поднялась цена на хлеб. В московском войске открылась измена среди казаков. Царский атаман Гороховый, стоявший с казаками и детьми боярскими в Красном селе, впустил туда тушинцев. Изменники выжгли Красное село и вместе с тушинцами бежали к Вору.

Скопину надлежало очистить Подмосковье и близлежащие к нему города от воровских шаек. Мешало бездорожье, но временить было опасно. Разбойник Салков одержал победу над московским воеводой Сукиным и занял Владимирскую дорогу. Рядом была Москва. Положение спас воевода, которому впоследствии суждено было стать легендарным — князь Дмитрий Пожарский[67]. Шайка была уничтожена, оставшиеся несколько человек явились в Москву с повинной. Между тем Скопину приходилось воевать с окрепшими за последнее время отрядами Сапеги. Это задерживало его продвижение к Москве, необходимо было укрепить своё войско новым пополнением, чтобы действовать наступательно. Он отдавал себе отчёт, что очищать от противника ему предстоит не одну Москву. В княжество Смоленское вступило искусное в боях польское войско, ведомое прославленными гетманами и злейшим врагом России Сигизмундом.

12

Клевета бывает с виду простодушной и незатейливой. Оттого и разит она безошибочно. Древние люди недаром говорили, что клевета острее меча. Доверчивое большинство легко попадается на удочку досужих домыслов и слухов, а благородное меньшинство, опасаясь быть замаранным, отходит в сторонку и не противодействует либо слабо противится злу.

Вся Москва полнилась слухами о грамоте Ляпунова, предложившего князю Михаилу царство именем всей земли. И как водится в таких случаях, слухам придавали больше значения, чем истинному положению дел. Раздавались и разумные голоса, что грамота ляпуновская смеха достойна. Статочное ли дело предлагать царство своим именем? Земля такого наказу Прокопию Ляпунову не давала. И не безумие ли верить досужим домыслам?

Но здравые голоса звучали тихо, а стоустая молва передавала как несомненный факт, что князь Михаил благосклонно принял рязанских послов. Да и подобает-де такому герою, как воевода Скопин, в награду за подвиги самому стать царём. А то, что Василию не удержать венца на своей голове, казалось делом решённым.

И получалось так, что тень ложилась не на Ляпунова за его наглодушие и беззаконие, а на князя Михаила, не велевшего схватить крамольников. Значит-де, по сердцу ему была грамота Ляпунова и в душе своей он помышлял о царстве.

Василий не знал покоя от брата Дмитрия, который и прежде-то недолюбливал племянника и держал против него особое мнение, а после событий в Александровской слободе несносно досаждал брату-царю наветами на воеводу Скопина. Вот-де опасения его подтвердились.

Царь Василий догадывался, что не одна только зависть нудит брата Дмитрия. Наипаче дома грызёт его жёнка Катерина. Василий давно догадывался, что радеет она, дабы супруг её сел на царство. Василий-де уже старик, а потомства нет. Кому же восприять корону, как не тебе? А тут племянник, затмивший Дмитрия подвигами и заслуживший любовь народную.

Что значит злобесие в крови, думал Василий. Катерина была дочерью Малюты Скуратова. Её сестра Мария была замужем за Годуновым. И многие помнили, как в своё время Малюта Скуратов говорил старшей дочери Марии: «Тебе пристало быть царицей по разуму и красоте, дочь моя!» Видно, и младшая сестра о том же грезит. Да он-то, Дмитрий, муж твёрдый, как в неразумие вошёл? Стал заодно со злобным клеветником Иваном Салтыковым, сыном злого крамольника Мйхайлы Салтыкова, с потаковниками первого Вора — Гришки да с роднёй князя Черкасского, отъехавшего ко второму Вору.

Между тем Москва снова оказалась в продовольственной блокаде. Ожидали помощи от воеводы Шереметева, но он неудачно расположил свою пехоту на равнине и был смят Лисовским. Битва была столь кровопролитной и беспорядочной, что и сам Шереметев, усилив смятение в своём войске, бежал к Владимиру.

Успехи самозванца, поражение Шереметева и, главное, опасность голода произвели уныние в Москве. Народ осаждал царский дворец с криками:

   — Хлеба! Открывай монастырские житницы!

   — Да здравствует «царь» тушинский!

Удивительно ли, что в Москве было много кривых толков о дерзком поступке Ляпунова. Дело было неслыханное: предложить именем России престол при живом царе. Это значило посеять смуту. И хотя Ляпунов был известен как шатун и коварник, знали, что он людям на смех объявил себя «царевичем Димитрием», а всё же худое слово прилипчиво, к тому же Ляпунов остался ненаказан.

Тяжко было на душе у Василия от этого разлада. Прежде он находил приют и понимание в семье брата. Дочери Малюты — Мария и Катерина — спасли род Шуйских от гнева Грозного. А ныне он прогнал от себя Дмитрия палкой. Мочи не стало от его досадных наветов. Как они станут встречать завтра племянника? Ужели вместо почестей предъявят ему упрёки?

Хуже всего, что и сам Василий был смущён в душе, хотя знал, что клевету сеяли трусливые негодяи. Корил племянника, но отнюдь не за властолюбие и двумыслие, как брат Дмитрий, а за горячку поспешности, проистекающую от недостатка внимания к сущему.

Поддержкой царю в это смутное время был патриарх Гермоген. Он и теперь сумел найти слова, смягчающие укоризну царя племяннику-воеводе. Порыв князя Михаила он объяснял душевной чистотой и соблюдением княжеского достоинства.

   — Князь молод. Он погорячился и поспешил в опальчивости и разорвал грамоту. Князь Михаил — человек чести. Государь, ты сподобился верному суду о себе самом. Или не стало это порукой твоего праведного суда о ближнем? Ты был снисходителен к Ляпунову-крамольнику. Помыслишь ли дурное о своём племени?