— Не желаем другого государя помимо Бориса Фёдоровича!

   — Хотим на царство Бориса Фёдоровича!

Иов молчал, ожидая поддержки важной, слова, сказанного красно и витиевато, в коем и сам был большим мастером.

И тут поднялся дьяк Грамотин, навычный в делах посольских, крючкотворец и краснобай.

   — Явите, государи, волю соборную — желать на царство единого лишь Бориса Фёдоровича, мудрого правителя при покойном царе Феодоре. А Рюриковичи на царском престоле нам не надобны. Царь Иоанн Грозный насмешничал над ними, называл княжатами, теснил их и прогонял от себя. А мы пошто станем избирать их на царство помимо боголюбивого и праведного во всём Бориса Фёдоровича?

Гермоген посмотрел на патриарха Иова и ужаснулся его довольному виду. Ужели эта грубая лесть и столь же грубые выпады против князей по сердцу ему? Или забыл, что по Писанию: «Человек, льстящий другу своему, расстилает сети ногам его?» И ещё: «Если правитель слушает ложные речи, то и все служащие у него — нечестивы».

И показалось Гермогену, будто били его по голове чем-то тяжёлым. Он чувствовал на себе взгляд патриарха. Видимо, Иов думал, что во время их недавней беседы он убедил Гермогена в своей правоте. И теперь ожидает его поддержки. Не иначе как припомнил давнюю встречу с дьяком Василием Щелкановым, когда Гермоген поддержал его, патриарха, и осадил дьяка. Гермогену было больно видеть старческую слабость патриарха. Угодно ли Богу их молчание? Видимо, о том же подумал крутицкий архиепископ и, жалея патриарха Иова, поддержал его:

   — Святейший отец и государь наш Иов, наш совет и желание одинаково с твоим. Бьём челом Борису Фёдоровичу, дабы помимо него никого на государство не просить.

   — Да будет на то воля Божья, а нам, старым людям, ведомо, какие права на престол имеет Борис Фёдорович, — выдвинулся вперёд думный дьяк Афанасий Власьев, посол царя Феодора. Поступь у него важная. От спокойной да сытой жизни так раздался вширь, что шитый бисером и жемчугом кафтан еле натянулся на него. На голове тоже шитая бисером тюбетейка, не понять, на какой иноземный манер. Говорил, слегка растягивая слова: — Нам ведомо, какие права имеет на царство Борис Фёдорович. Иван Грозный женил сына своего, царевича Феодора, на Ирине Фёдоровне Годуновой, и взяли её, государыню, в свои царские палаты семи лет, и воспитывалась она в царских палатах до брака. Борис Фёдорович также при светлых царских очах был безотступно ещё с несовершеннолетнего возраста и от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык.

И едва смолк Власьев, как голос подал боярин Михайла Салтыков[39]. Он рано начал тучнеть. Лицо с большими светлыми навыкате глазами казалось оплывшим, но вид бодрый и свежий. У всех Салтыковых было чутьё выскочек, умение вовремя выдвинуться вперёд, пристроиться к царствующей династии. Став царём, Борис Годунов оценит его «достоинства» (увы, на горе себе). Говорил он обычно обстоятельно, нудно, но в кон. И как не оценить такого умельца!

   — По смерти царевича Ивана Ивановича великий государь Борису Фёдоровичу говорил: Божьими судьбами, а по моему греху царевича не стало, и я в своей кручине не чаю себе долгого живота. Так полагаю сына своего, царевича Феодора, и Богом данную мне дочь Ирину — на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев и на тебя, Бориса. Ты бы об их здоровье радел и ими помышлял. Какова мне дочь царица Ирина, таков мне ты, Борис, в нашей милости ты всё равно как сын.

Тут голос Михайлы Салтыкова задрожал, и он сделал лёгкое движение рукой, как бы смахивая слезу. Гермоген пристально смотрел на него, как бы силясь понять что-то важное. Позже он часто будет вспоминать и эти поразительные слова, и сложное выражение холодного лица. Но ещё не скоро разгадает он этого человека.

А Михайла Глебыч продолжал нанизывать слова, обволакивая их столь приятной теплотой:

   — На смертном одре царь Иван Васильевич, представляя в свидетельство духовника своего, архимандрита Феодосия, говорил Борису Фёдоровичу: тебе приказываю сына своего Феодора и дочь Ирину, соблюди их от всяких зол. Когда царь Феодор Иванович принял державу Российского царства, Борис Фёдорович, помня приказ царя Ивана Васильевича, государево здоровье хранил как зеницу ока, о царе Феодоре и царице Ирине попечение великое имел.

«И ни слова о царевиче Димитрии. Будто бы и не было у царя этого сына! Ужели никто не вспомнит о нём?» И когда стал говорить сам Иов, Гермоген с тайной надеждой подумал: «Скажет о царевиче Димитрии. Как не сказать!»

Но у патриарха был иной расчёт. Изъясняясь в свойственной ему высокопарной манере, он ещё усилил хвалебный тон речи о Годунове:

   — Государство их отовсюду оберегал с великим радением и попечением многим, своим премудрым разумом и бодро опасным содержательством учинил их царскому имени во всём великую честь и похвалу, а великим их государствам многое пространство и расширение, окрестных прегордых царей послушными сотворил; победил прегордого царя крымского и непослушника короля шведского под государеву высокую десницу привёл, города, которые были за Шведским королевством, взял; к нему, царскому шурину, цесарь христианский, султан турецкий, шах персидский и короли из многих государств послов своих присылали со многою честию.

И, помолчав немного, продолжал витийствовать:

   — Всё Российское царство он в тишине устроил, воинский чин в призрении и во многой милости, в строении учинил, всё православное христианство в покое и тишине, бедных вдов и сирот в крепком заступлении, всем повинным пощада и нескудные реки милосердия изливались, святая наша вера сияет во вселенной выше всех, как под небесем пресветлое солнце, и славно было государево и государынино имя от моря и до моря, от рек и до конец вселенной.

После этой долгой речи раздались возгласы:

   — Да здравствует Борис Годунов!

Иов удовлетворённо произнёс:

   — Глас народа — глас Божий.

Земский собор принял единогласное решение просить на царство Бориса Фёдоровича. И никто не пытался назвать имена других, не менее венценосных претендентов на трон. Ведь дело-то было небывалое для Руси: венценосец не наследовал трон, а избирался всей землёй. Или не понимал Иов, что собравшимся следовало объяснить законность избрания Годунова помимо князей Рюриковичей. Ведь здесь присутствовали Шуйские, потомки Александра Невского, князья Рюрикова племени Воротынские, Сицкие, прямые потомки Гедимина, в жилах которых текла и Рюрикова кровь, князья Голицын, Мстиславский. Пренебрежение этими именами означало незаконность решения Земского собора для владетельных князей. И, размышляя об этом, Гермоген понимал, что добром это не кончится. От Гермогена не ускользнуло, что на лицах некоторых выборных были ухмылочки. Кто-то произнёс:

   — Ну, теперь-то душенька Бориса будет довольна.

23

Душа Бориса хотя и была довольна, но он ещё долго заставлял уговаривать себя принять решение собора. Ему было известно желание бояр, чтобы он согласился с грамотой, ограничивающей его власть, и на том целовал крест. Он же хотел, чтобы власть его не была ограничена боярами, и выжидал в уверенности, что народ заставит бояр отказаться от своих притязаний. Наиболее дальновидные из бояр поняли его игру. Понимало его уловки и духовенство. Первым свой голос подал Гермоген.

Случилось так, что к патриарху пришёл князь Василий Шуйский, когда в патриаршей комнате был и Гермоген. Князь пристально посмотрел на него и обратился к Иову, низко поклонившись:

   — Святой отец, Патриарх всея Руси, послушай, о чём глаголют бояре и честные дворяне, устыди Бориса Годунова, не уговаривай его боле, дабы изволил принять корону. Сие смеха достойно. В народе говорят, что ты норовишь Борису Годунову и сие во вред и самому Борису, и державе.

Гермоген смотрел на Шуйского с некоторым удивлением. Он слышал о князе другое: мягок, хитроумен, уклончив. И вдруг эта резкая речь и правда в каждом слове.