А так оно и будет. Забегая несколько вперёд, скажем, что, по словам летописца, Нагих пытали крепко, а после разослали по далёким тюрьмам, а царицу постригли в монахини. На пытке будет присутствовать сам Годунов с верными ему боярами. И видно, не из одного только желания насладиться страданиями людей, которых считал своими врагами, но прежде всего из опасения, как бы Нагие не выдали ведомые им тайны...

Можно ли было, однако, видеть в словах несчастной напуганной женщины свидетельство измены? А именно к этому клонило следствие. Гермогену было горько и больно за своего духовного собрата — Крутицкого митрополита Геласия. Гермоген сидел опустив голову, всё ещё тайно надеясь, что патриарх Иов взглянет на следствие своим праведным оком и скажет слово несогласное и скорбное, прольёт слезу о царственном дитяти. Ведь он подробно ознакомился со следствием. Почему же он не спросит хотя бы одно: «Пошто поспешили захоронить царевича до окончания следствия? Пошто скорочасно завершилось следствие?»

Нет, ничего не спросил, хотя в следственном деле были противоречия. Взор у патриарха холодный, смотрит перед собой, словно не видит людей. И говорить начал без размышлений и сожалений, без скорби, а равнодушным тоном следствия:

   — Перед государем Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная:, царевичу Димитрию смерть учинилась Божьим судом; а Михаила Нагой государевых приказных людей, дьяка Михайла Битяговского с сыном, Никиту Качалова и других дворян, жильцов и посадских людей, которые стояли за правду, велел побить напрасно, за то, что Михайла Битяговский с Михайлой Нагим часто бранился за государя. Зачем он, Нагой, держал у себя ведуна, Андрюшу Мочалова, и много других ведунов? За такое великое изменное дело Михайла Нагой с братьею и мужики угличские по своим винам дошли до всякого наказания...

Многие иерархи слушали Иова, не подымая глаз, чтобы не выдать своего сомнения. Так ли верно, что смерть учинилась царевичу Божьим судом? Кто тому свидетель? И видимо, угадывая эту смуту в умах сидящих перед ним людей, патриарх поспешил закончить своё выступление словами:

   — Но это дело земское, градское, то ведает Бог да государь. Всё в его царской руке, и казнь, и опала, и милость; а наша должность молить Бога о государе, государыне, о их многолетнем здравии и о тишине междоусобной брани...

Собор единодушно обвинил Нагих. И кто бы возражал против такого решения? Нагие действительно были повинны в убийстве людей до суда и следствия. Гермоген молчал на соборе, подобно большинству иерархов, но был в самом мятежном настроении духа. Или патриарх не волен был сказать о великой беде, постигшей державу со смертью царевича? Или на уста его наложена была печать? И зачем надо было обвинять Нагих в «великом изменном деле»?

Гермоген поймёт это позже, когда Мария Нагая будет пострижена в монахини. Пока она сохраняла имя державной вдовы Ивана Грозного, Борис Годунов видел в ней опасность для своих притязаний на престол. Он постриг в монахини и вдову ливонского короля Магнуса Марию Владимировну[29] (дочь двоюродного брата Ивана Грозного — князя Владимира Старицкого). О малолетней дочери этой несчастной вдовы говорили, что она умерла не своей смертью. Был ослеплён в ссылке касимовский хан Симеон Бекбулатович[30]. Дивно ли, что Годунову понадобились обвинения против Нагих в «великом изменном деле», чтобы постричь Марию Нагую? Ныне не осталось никого, кто был бы хотя бы отдалённо причастен к царской фамилии. Годунов может быть спокоен. Феодор зело слаб здоровьем и бездетен...

Суровые, мятежные и тягостные мысли овладели Гермогеном, когда он, сославшись на неотложные дела, стал собираться в дорогу, уклонившись от участия в патриаршем обеде. На душе была смута. Он чувствовал себя сопричастником законопреступного дела. Царевич[31] убит и похоронен без царского обряда, без отпевания, какое подобает царским особам, и не в Успенском соборе, а в далёкой вотчине. И собор святых отцов не почтил его памяти, и не было помянуто его имя на литургии. За что невинному дитяти, царскому отроку такое бесславие? И кому он, митрополит Гермоген, откроет свои мятежные мысли? Никому. Единому лишь Боту. Иов норовит Годунову. Станет ли он слушать казанского митрополита! Кому не ведомо, что после смерти Феодора (Господи, продли его дни!) венценосцем станет Годунов? Он и теперь правит без венца, и все знатные князья да бояре кучнятся возле него. Боже, что ожидает бедную Русь? Узурпаторы власти во все века не бывали добрыми государями.

В тот день Гермогену не удалось, однако, уехать из Москвы. Когда колымага готова была вот-вот тронуться в путь, протоиерей передал Гермогену настоятельную просьбу патриарха пожаловать к обеду.

10

Патриарший двор находился на западной стороне от Успенского собора. В то время он по привычке именовался ещё митрополичьим. Основание ему положил святитель Пётр одновременно с постройкой Успенского собора (где-то около 1325 года). Храм был заложен собственными руками святителя, первый каменный храм в Москве. Им же было положено начало и заботливому державному устройству Москвы, яко главному граду на Руси. Со времён святителя Петра митрополичий двор оброс новыми зданиями, но сам митрополичий дом традиционно состоял из двух от века к веку подновляемых палат: Большой и Белой. Наречение могло изменяться, но назначение сохранялось. Большая палата была приёмной, Белая — трапезной, хотя сами постройки подновлялись, а после пожаров восстанавливались заново; деревянные постройки со временем заменялись каменными. Большая приёмная зала была построена по образцу старинной великокняжеской гридницы. Убрана торжественно. Трапезная же именовалась столовой избой. Там было много столов, скамей и всякого рода поставцов. Здесь бывали трапезы простые, без участия царя и его вельмож.

Оставив колымагу на Троицком подворье, Гермоген направился к патриаршему двору, миновал малые ворота меж Успенским собором и церковью Ризположения и вышел к Белой палате, где у крыльца его дожидались иереи — придворные патриарха. Войдя, Гермоген низко поклонился патриарху, восседавшему в самом центре стола. Слева от него сидело несколько бояр, направо — митрополиты и епископы, далее — архимандриты. Перекрестившись на киот, Гермоген сел рядом с митрополитом Крутицким Геласием. Началась молитва, после чего иерархи благословили друг друга. Послышалось пение многолетия государю, затем многолетия патриарху, но Гермогену казалось, что у иерархов не было обычного в этих случаях чувства праздника и торжества. Видно было, что мысли иерархов далеко.

Трапеза длилась недолго. На столах, покрытых камчатными скатертями, лежал пшеничный хлеб, стояли судки, наполненные рыбой и соленьями. Отдельно подавали лапшу с курицей и пироги. Гермоген чувствовал, что каждый остерегается сказать лишнее слово и все словно бы чего-то опасались. Ужели и тут есть слухачи да самовидцы Борисовы? Сказывают, ему каждый день ведомости приносят... А кто грешит позорным делом, разве только в Судный день откроется...

   — Позови-ка нам, инок, кравчих, что-то вина за столом мало, — произнёс юрьевский епископ. — Сидим за столом, яко в постный день...

   — Бездельное уныние — великий грех, — отозвался Крутицкий митрополит.

   — То так... Яко облак безводен ветром женется, тако и духовное лицо, не имея терпения, в унынии пребывает, — отозвался чудовский архидьякон.

   — Вертит нами бес во всякое время...

   — А вот и не во всякое время, — раздался несогласный голос иеромонаха, состоявшего в свите патриарха. — Дьявол любит искушать нас в седьмое число. Ибо число это имеет великое церковное значение. Царевич-то Димитрий был сыном седьмой жены царя Ивана, а убили его через семь лет, как на царство венчали Феодора.