— Отцы наши, милостивцы! Не дайте сгореть заживо!

Но людям было не до них, да и не было у них власти выпустить несчастных злодеев на волю. Суматоха была неописуемой. Одни спешили спасти добро, вытаскивая из домов всё, что успевали отнять у огня, другие крушили балки, брёвна, доски, кидали на огонь сырую землю либо плескали воду. Не обошлось и без грабителей. Позже летописец заметит: «Ногаи бесстыжие на похищение, яко бесы, устремлялись». Да находились наглодушные и среди русаков.

26

Спалив дотла кремль и прилегающие к нему районы, огонь дальше не пошёл. Выгорела северо-восточная часть города да отдельные домики на спусках к оврагу. Вместе с церковным служкой Гермоген вышел к погорельцам, обещал посильную помощь из приходской казны, утешал в беде. Кругом раздавалось:

   — Батюшка, послушай меня, милостивец!

Он видел, что люди нуждались не только в подмоге, но и в утешениях.

   — Чада мои, восплачемся и да исповедуем правду Божью в наказании нас! Отяготела от нас рука Господня! Станем слёзно молить Его в беде нашей! Да простит Он нас, нераскаявшихся грешников, да примет Он покаяние наше! Скорбь нам сия дадена, дабы указать нам истинный путь...

Вдруг с соседнего подворья, зиявшего дырой, раздался мужской грубый голос:

   — А детки мои за что погорели, греха не ведавшие?

Но кто-то из толпы возразил:

   — Неповинные детки страдают за грехи наши.

   — Да не оскорбится Господь нашим неразумением. Грешны, батюшка, грешны!

Но тут раздался голос татарина. Он только что вернулся с молитвы у надгробного камня. У таких камней, испещрённых надписями, молились многие иноверцы — после того, как были снесены мечети. Разгневанные воеводы отомстили иноверцам за мятеж. И этой жестокой неразумной местью лишь подлили масла в огонь. В среде иноверцев созревала новая смута. И сейчас их недовольство выплеснулось в злобных выкриках татарина:

   — Вы пошто наши мечети порушили? За это секир башка. Аллах нашлёт на вас новый огонь!

Погорельцы притихли. Они слышали, что накануне пожара из озера Кабан выходила волшебница, принявшая сторону татар. Она, видно, и наслала на город огонь. Кто-то сказал примирительно:

   — Ты, бачка, не подавай злые вести! Али у нас с вами не одна беда?

Издалека доносились вопли. Это оплакивали сгоревших. Неожиданно вперёд выдвинулся человек с изуродованным лицом. Глядя прямо на Гермогена, произнёс с вызовом:

   — Ты, сказывают, царёвых слуг из храма изгнал. Вот они и пригрозили выжечь город. Видишь эту мету на моём лице? А ныне они огненную мету на целый город положили. И мне за правду тоже станешь грозить своим Господом?!

Гермоген некоторое время молчал. По лицу его текли слёзы. Такая жалость в его сердце была, такая боль за этих людей!

   — Не оскорбится сим Матерь Божья, Заступница наша, — тихо произнёс он, — скорбно взирает Она на беды наши. Да не допустит Она худшей из бед — смуты в ваших сердцах. Восплачемся же, чада мои! Восплачемся перед Господом, ибо не суд только, но и милость от Него. Да не подвергнет смуте сердца наши!

Погорельцы начали смущённо переминаться, потом запереглядывались. На лицах их читалось: «Как узнал батюшка, что у нас на сердце?» Позже признались они, что Митяй (человек с изуродованным лицом) наводил их побить попа.

Некоторое время тянулось молчание, потом послышался шёпот:

   — Ён прозорливец...

   — Ён всё насквозь прозирает...

Гермоген обошёл всех, благословил каждого, говоря:

   — Ныне архимандрит зовёт вас откушать в монастыре и даёт временный кров погорельцам.

Многие лица при этих словах посветлели, у людей появилась надежда. Никто не знал, что это устроено заботами Гермогена. Из русских летописей ему было ведомо, сколь спасительна была забота русских монастырей в тяжкие годы. Десятки тысяч людей спаслись от голодной смерти только в монастыре Иосифа Волоцкого[24].

Гермоген сам повёл погорельцев в Спасо-Преображенский монастырь, где ему всё было знакомо. Но что за диво! На Воскресенской улице, напрочь выгоревшей, стояло наспех сколоченное питейное заведение, на месте сгоревшего, и там уже хозяйничал немец, наливая в глиняные чашки вино мужикам-погорельцам. Гермоген задержал шаг, поражённый этой картиной. Старик рядом с ним произнёс:

   — Ловок немчина! И когда только успел отстроиться?

   — Успеть ли ему-то самому? Мужики задаром сколотили ему сию келью.

   — И про двор свой погорелый забыли. Только бы немчуре угодить.

   — Что делать, батюшка, мой хозяин привержен тако ж бесовскому зелью?

   — Молись святым угодникам, дабы отвратили его от пути погибельного. А паче всего, коли станешь корить его, не оставляй упования и люби паче прежнего.

И так всю дорогу до монастыря давал Гермоген благие советы людям, попавшим в бедственные сети. Воистину бедственные, ибо монастырь, сильно пострадавший от пожара, не мог дать долговременной помощи погорельцам.

...К тому времени, как Гермогену вернуться домой, жена его слегла в постель. Открылся жар. Видно, простыла накануне, когда попала под дождь. А тут пожар, страхи за своего батюшку, который пошёл «в самое полымя». Келейная старица, прислуживавшая на дому, не отходила от её изголовья. Гермоген послал старицу за лекарем, сел возле Ксении, не показывая ей своей тревоги. Ксения была бледной, черты заострились. И только глаза заблестели при виде супруга, живого и невредимого. Она не стала спрашивать, что было на пожаре, торопилась сказать главное, о чём неотступно думалось:

   — Ты послушай меня, Ермолай. Господь не судил мне долго на свете жить. Не печалься обо мне. Так, видно, Богу угодно. Как отойдёт сорокоуст, прими схиму. Душа за тебя болит. Злодеи следят за тобой. Им за отраду лишить тебя живота.

Она остановилась, чтобы передохнуть. Гермоген погладил её руку:

   — Не печалься, матушка! Господь отведёт от нас беду. И ты сама ещё оправишься, станешь здорова, пойдёшь со мной ко всенощной.

Она возразила едва заметным движением глаз и, собравшись с силами, продолжала:

   — В монастыре ты укроешься от злодеев. Владыка Иеремия тебя вознесёт, ты станешь славен меж людьми.

Она сделала усилие подняться. Он понял её и пригнулся ниже. Она мелко-мелко благословила его.

   — Не устрашись злобы людской.

Сердце его сжала тревога. Летуче подумалось: «Недаром она часто напевала ”Не жилица я на белом свете...”». Но он не выказал волнения, погладил её по голове, как маленькую:

   — Не бери греха на душу, родимая! Не пророчь! Господь да не оставит нас!

Ксения умерла через два дня. Силы её подкосил пожар, а ещё более того начавшаяся в городе смута. После того как унялся огонь, ворвались в дом наглые злобные люди.

   — На мягкой перине полёживаешь, попадья?! Сам-то где? Через него и пожар учинился. Пошто царёвых людей изобидел? Вот они красного петуха и пустили. Пошто мы-то, безвинные, добра нажитого лишились? Искали бы управу на твоего попа!

Много лет спустя, когда смута словно пожаром опалит всё общество, он, Гермоген, ставший к тому времени Патриархом всея Руси, вспомнит и этот пожар, и тяжкие настроения, охватившие жителей Казани, и поймёт, что смута началась при Иване Грозном, после введённой им опричнины. И значит, корни смуты так глубоки, что народу не избыть великих потрясений.

27

Это была удивительная тайна. Икона, пролежавшая в земле многие годы, явилась в сиянии чудес. И кто бы дерзнул приподнять завесу над сею тайной?! Промысел Божий человеку неведом.

А события развивались так.

Десятилетней девочке Матроне, дочери стрельца Данилы Онучина, явилась во сне Матерь Божья. Как было не узнать её, если девочка была приучена молиться перед её иконой? Голос был повелительный: