Вдруг возникло убеждение, что он совершил всё отведённое ему Богом в жизни земной. А коли так — оставалось дожидаться смерти, освобождения от тяготившей его оболочки. Он не страдал особенными недугами, больные ноги не в счёт, то удел всех монашествующих от непрестанных молитв. Он не испытывал ровно никаких огорчений или потрясений, но необъяснимое чувство конца этой жизни прочно поселилось в душе.

По нескольку раз в году ходил отец Антоний в Сэров для бесед с преподобным Серафимом. Впрочем, и другие Саровские старцы полюбили высокогорского настоятеля и особенно его привечали. На Рождество 1832 года до Высокогорского монастыря донеслись слова батюшки о скором конце его земной жизни. Сердце отца Антония отказывалось этому верить, однако он решил не откладывать встречу с батюшкой. Он отправился в Сэров в начале января, рассчитывая вернуться до Крещения.

Приехав в обитель к вечеру и никуда не заходя, отец Антоний направился прямо к келье старца, но, не доходя до неё, встретил некоторых из братии, остановивших его.

   — Батюшка ещё не возвращался в монастырь.

   — Где же он?

   — В своей пустыни.

   — А когда вернётся?

   — Да кто ж знает...

Между тем быстро темнело. Отец Антоний топтался у входа в братский корпус, решая, оставаться ли в Сарове (ибо в пустыни батюшку нельзя было беспокоить) или возвращаться к себе, отложив беседу с батюшкою на потом. «Буду дожидаться!» — решил Медведев и в это мгновение услышал чей-то голос:

   — Вот отец Серафим идёт!

Старец медленно шёл в обыкновенном своём балахоне, согнувшись, с мешком за плечами, тяжело опираясь на топор. Тёплая волна радости, как и всегда при виде преподобного, окутала отца Антония. Он тотчас подошёл и поклонился.

   — Что ты? — с обычной ласковостью, но и устало спросил старец.

   — К вам, батюшка, со скорбной душою!

Быстро глянул старец в глаза настоятелю.

   — Пойдём, радость моя, в келью.

Там было холодно, но батюшка не позволил отцу Антонию растопить печь. Он зажёг свечи перед иконами, присел на обрубок дерева, заменявший ему стул, и поднял удивительные свои глаза на Антония. Согбенный старичок в старом, потёртом балахончике будто исчез. Высокогорский настоятель видел его и даже мог дотронуться до худой руки, но иное выступало, трудно определимое человеческими словами, — воплощение света, мира и радости.

От десятков свечей в келье быстро потеплело. Обстановка её была знакома отцу Антонию, и её аскетическая простота всякий раз вызывала в нём мысль о неисчерпаемом духовном богатстве старца.

Отец Антоний стоял на коленях перед преподобным Серафимом. Глаза их находились вровень, но трудно было начать говорить. Давно уж не знал слёз строгий отец настоятель, но тут они вдруг полились из его глаз неудержимо, как в детстве от несправедливого наказания, как в юности после разлуки с княжною...

   — Что ты? Что ты, радость моя?.. — ласково спросил старец.

   — Батюшка, умоляю вас, скажите мне откровенно, свершится ли со мною то, что внушают мне скорбные помыслы? Мысли о кончине не оставляют меня! Не приближается ли в самом деле смерть моя?

Старец слушал его без всякого волнения и взял в свои руки его правую ладонь. Отец Антоний смог преодолеть вырвавшуюся невольно волну страха, далее говорил уже спокойнее:

   — Сижу ли я в келье, выйду ли в монастырь, мне все представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего заключаю, что скоро умру. И потому уже указал место своей могилы... — Тут голос его дрогнул, но отец Антоний преодолел слабость и твёрдо продолжил: — Желаю знать о смерти единственно для изменения жизни моей, чтобы, отказавшись от должности, посвятить оставшиеся дни свои безмолвному вниманию. Конца жизни сей не страшусь, только...

Всё так же держа руку настоятеля, старец с любовью смотрел на него, ожидая продолжения, а когда голос Антония пресёкся, заговорил сам:

   — Не так ты думаешь, радость моя, не так! Со своею обителью ты расстанешься, верно. Промысел Божий вверяет тебе обширную лавру.

   — Батюшка! Эго не успокоит меня, не усмирит моих помыслов, — жарко взмолился настоятель, понявший слова преподобного иносказательно, как о обители небесной, — Скажите мне прямо: близка ли кончина моя? Мирно и благодарно приму ваше слово!

С улыбкою ангельской, глядя глаза в глаза, преподобный Серафим повторил:

   — Неверны твои мысли. Я говорю тебе, что Промысел Божий вверяет тебе лавру обширную.

   — Где же Высокогорской пустыни быть лаврою? — поразился отец Антоний, наконец осознавший слова старца — Дай Бог, чтобы не сошла ниже.

Преподобный осенил себя и настоятеля крестным знамением и ласково попросил:

   — Ты уж милостиво принимай в лавре-то братию Саровскую...

   — Батюшка, — в изумлении повысил голос отец Антоний, — кто захочет приходить из Сарова в Высокогорскую пустынь? Впрочем, я и так всегда принимаю и готов делать всё, что вам угодно.

   — Не оставь сирот моих... — Старец говорил столь же ласково, но взгляд его будто ушёл вглубь себя, прозревая нечто ещё неведомое людям. — Не оставь их, когда дойдёт до тебя время.

Поняв, что услышал всё, что должен был услышать, отец Антоний бросился в ноги старцу, обнял его и долго плакал. То были слёзы облегчения и радости, но самые разные чувства вдруг ожили в душе тридцативосьмилетнего монаха. Он и недоумевал, и начинал ожидать чего-то... Как?! Неужели преподобный прорицал о своей кончине?.. Антоний поднял отуманенный слезами взор на старца.

   — Поминай моих родителей Исидора и Агафию... Покоряйся, милый, во всём воле Господней... Будь прилежен к молитве. Строго исполняй свои обязанности, но будь милостив и снисходителен к братии. Матерью будь, а не отцом к братии. Вообще ко всем будь милостив и по себе смиренен... Смирение и осторожность есть красота добродетели.

Старец приподнялся, обнял отца Антония и благословил его висевшим на груди крестом.

   — Теперь гряди во имя Господне, радость моя. Время уже тебе. Тебя ждут.

Взволнованный отец Антоний вышел из братского корпуса и велел послушнику:

   — Запрягай, возвращаемся в обитель!

Вздохнул невольно Никифор: что за срочность, отчего не остаться на ночь, но слово настоятеля — закон.

Согревшаяся и отдохнувшая лошадка бодро трусила по накатанной дороге. Луна то пряталась за рваные тучи, то открывала глазу убранные белым покровом поля и рощи. Тихо было. Вдруг показалось, что всхлипывает возница.

   — Ты что это, Никифор? — окликнул послушника отец Антоний.

— Да как же, батюшка! Как приехали, по дороге к конюшне встретил я идущего из леса отца Серафима, он и говорит: предстоит вам разлука с вашим настоятелем!..

«Так чего же ждать мне? — вновь поразился отец Антоний. — Смерти или...»

В начале февраля владыке Филарету сообщили из лавры о внезапной болезни архимандрита Афанасия. Болезнь не казалась опасною и не вызвала беспокойства ни в обители, ни в Москве.

23 февраля ректор духовной академии архимандрит Поликарп зашёл проведать больного.

   — Что, брат, всё лежишь? — бодро спросил он. — А я тебя пришёл звать к себе на именины!

   — Сегодня я зван на другой праздник, — тихим, но ясным голосом отвечал отец Афанасий. Лицо его будто просветлело, было радостно, а взгляд несколько отрешён, — Оттуда уже не ворочусь к вам...

Смутился на мгновение отец Поликарп и не нашёлся что ответить. Решил, что утром навестит болящего.

А уже поздним вечером, когда в покоях отца ректора раскрасневшиеся гости принялись за последнюю чашку чаю, с лаврской колокольни послышались удары большого колокола.

По получении печального известия на Троицком подворье отслужили панихиду. Перед митрополитом во весь рост встал вопрос, давно его занимавший: кого поставить наместником лавры? Ранее то были отвлечённые размышления, вызванные неустройством дел при отце Афанасии, теперь же следовало решать безотлагательно.

Владыке не хотелось брать человека из другой епархии, тогда как подходило на первый взгляд много своих... А всё же всплывали в памяти два молодых настоятеля из чужих епархий — отец Антоний Медведев из Высокогорской пустыни и отец Игнатий Брянчанинов из вологодского Лопотова монастыря. Второй только исполнял обязанности тяжко болящего настоятеля, отца Иосифа, а первый уже получил известность энергичным и разумным управлением обителью. Оба они привлекли внимание московского архипастыря углублённой и пламенной верой, открытостью к жизни и усердным вниманием к традициям святых-отцов. Брянчанинов подошёл бы по своему происхождению и образованию, он смог бы поднять потускневший несколько авторитет троицкого наместника... да молод и неопытен. Медведев удовлетворял многим, но неучён, горяч... Не возникнут ли у них трения? Сможет ли он верно обойтись с братией?..