— Жалко, — сказал трубочист.

— Что?! — вскинулся танцмейстер.

— Да я уже привык изображать даму для Ярды, и у меня никогда раньше не получалось так хорошо танцевать, скажи, Ярда? — обратился трубочист к лакировщику и маляру пану Тимику.

— Заклинаю вас никогда больше такого не говорить, я не хочу иметь неприятности с властями! — вскричал танцмейстер. — Пан аккомпаниатор, танго, пожалуйста! «Вдали за морем лежат Гавайи!» А мне опять надо к телефону! — И он махал руками, и его манжеты ползли вниз.

Скоро в матовом оконце возник знакомый силуэт. Он поправлял манжеты и принимал из чьей-то руки рюмку.

Пианист, в молодости игравший «У Шпирку» и «У старой дамы», начав исполнять сладкое танго, локтем сбросил на пол конскую колбасу. Он опустился на колени и, играя одной рукой, второй попытался нашарить колбасу. Найдя пропажу, пианист зажал ее в зубах и продолжил бренчать обеими руками, а потом правой рукой нарочно поднялся на три октавы выше, быстро вынул колбасу изо рта и положил ее на последнюю октаву.

Три пары топтались на одном месте, зато помощник садовника все набирал и набирал скорость.

— Да что вы такое говорите?! — сердился трубочист.

— Но почему же это нынче вы никак не можете себя проявить? — поинтересовался у него управляющий, танцевавший на месте в паре с отставным ротмистром.

— Знайте же, господа, — сказал трубочист и нежно опустил руку на плечо своего партнера пана Ярды Тимика, маляра и лакировщика, уши у которого были все в разноцветных пятнах, — что мой дедушка работал трубочистом в Бенешове. И поспорил, что когда эрцгерцог Фердинанд д'Эсте пойдет с графиней Хотек, то есть со своей женой, в церковь, то он, то есть мой дедушка, ухватит графиню за икру. В то воскресенье возле церкви собрались все ремесленники города во фраках и цилиндрах. И когда эрцгерцог приехал, дедушка, который стоял на третьей ступеньке церковной лестницы, перекрестился и шасть рукой графине под юбку…

— И что, твердые у нее оказались икры? — остановилась третья пара.

— Дедушка говорил, что такие икры ему больше никогда не попадались… Трудно поверить, что нашлась сволочь, которая их не оценила! — вздохнул трубочист. — Ну так вот, а эрцгерцог, значит, выхватил револьвер, чтобы пристрелить дедушку прямо на месте. А ремесленники во фраках упали на колени и упросили, чтобы он дедушку пощадил — в городе-то трубочистов, кроме него, не было, если бы их хотя бы двое было, тогда, конечно, дело другое, а так-то как без трубочиста оставаться? Эрцгерцог подумал-подумал и сказал, чтобы дедушка доставил две тысячи золотых в Конопиште, в эрцгерцогский замок, чтобы пожертвовать их разорившимся дворянкам. Дедушка прямо упарился, пока собирал эти две тысячи, но он все-таки набрал их, а потом так напился, что его несли домой в корыте, и какому-то пьяному парикмахеру взбрело по дороге в голову сбрить дедушке бороду. И он его постриг и бритвой сбрил ему бороду, а потом дедушку положили на диван. А утром он проснулся, плеснул из умывальника воды себе на физиономию, остолбенел от удивления, глянул в зеркало да и говорит: «Это не я». И где же кончил он свои дни, друг мой? — вопросил трубочист, раскачиваясь в сладком ритме танго.

Надзиратель Блоудек кивнул:

— У нас, в сумасшедшем доме…

И трубочист на мгновение замер вместе со своим партнером и воскликнул:

— Я спрашиваю вас, господа, можно ли вообразить что-то более достославное? Кто еще хватал графиню за икру? Нет, такое могло случиться только в Австро-Венгрии!

Но когда он снова затоптался по паркету, к нему приблизился официант пан Гурдалек и заявил ему и всем танцорам:

— Тьфу на вас! Первую республику я в обиду не дам!

— Поподробнее, пожалуйста! — сказал трубочист и сделал танцевальное па, словно бы засмеявшись в ритме танго.

— Мой батюшка, господа, в тридцать один год стал жандармским подпоручиком! — торжественно объявил пан Гурдалек.

— Чепуха! — запротестовал отставной ротмистр. — В тридцать один год никто не мог взлететь так высоко.

— А вот он взлетел! — возликовал Гурдалек и тут же принялся рассказывать танцующим парам, которые неустанно отрабатывали первые шажки танго: — Мой батюшка служил тогда жандармским прапорщиком в Гостиварже, где всегда была повышенная боевая готовность, потому что там жил премьер-министр Швегла. И вот как-то приезжает туда сам пан президент, и поручик рассовывает жандармов по саду, под смородиновые кусты. И сидит, значит, мой батюшка под смородиной, а из дому выходят премьер-министр с президентом и идут в потемках к его смородиновому кусту. И вдруг батюшка слышит: «Давайте вы первый!» И пан президент расстегивает пуговицы и справляет малую нужду в куст смородины прямиком на моего батюшку, но поскольку тогда была настоящая демократия, то батюшка и пикнуть не посмел. А потом, когда все посты из сада были убраны, поручик ему и говорит: «Гурдалек, да ты никак весь мокрый!» А батюшка объяснил ему, что это из-за пана президента. Тогда поручик похлопал его по плечу и сказал: «Теперь вы сами отвечаете за свою судьбу, Гурдалек. Вы можете далеко пойти!» И когда поручик отправился с докладом к премьер-министру, то похвально отозвался о мужественном поведении моего батюшки в смородиновых кустах. А премьер-министр потом поехал в Град и сразу же рассказал о смородине президенту. И когда они оба отсмеялись, пан президент сказал: «Так что же нам делать с этим прапорщиком? Давайте-ка мы за проявленную храбрость присвоим ему звание подпоручика». И батюшка стал в тридцать один год жандармским подпоручиком! — горделиво закончил свою речь пан Гурдалек и заскользил прочь вместе со своим партнером по танцу.

— За такую цену я тоже бы дал на себя помочиться! — крикнул ему вслед отставной ротмистр.

Но тут в зал вбежал танцмейстер — рассвирепевший, весь красный — и воскликнул:

— Разве так надо беседовать на уроках танцев?! Тут вам не пивнушка какая-нибудь, где все позволено! И вообще — почему мы не танцуем? И кто это спит под зеркалом? И почему вы не прогуливаетесь под ручку под сенью колоннады?

И он потряс заснувшего мясника.

— Вы кто?

— Йозеф Цуц, мясник и коптильщик, Вышеградская…

— Дама или кавалер?

— Дама…

— Господи помилуй, так что же вы тут спите с расставленными ногами?! Где ваш светский шик?! — кричал танцмейстер, проверяя пальцами пуговки на своей ширинке. — И кто это тут курил?! Я все чую! Уроки танцев — это вам не шутки! — И он помчался в уборную, откуда сразу же донесся его крик, и двое ломовых извозчиков, которые решили раскурить там сигару, вернулись в зал сокрушенные и пристыженные.

Пан Буцифал проводил немного своего партнера и в одиночестве пошел обратно.

— Назад, назад! — завопил танцмейстер. — Разве так надо провожать на место даму?! Пан аккомпаниатор, музыку, пожалуйста, а вы двое марш в центр зала!

И пианист, работавший в молодости «У Шпирку» и «У старой дамы», нашел ощупью пианино, сел к нему и вздохнул:

— Verfluchte Paralyse.

И заиграл вальс «Тесоро мио».

Пан Буцифал предложил руку закупщику скота, который был его дамой, и, уловив ритм, скользнул в трехчетвертной такт. Оба танцора стыдились и краснели, потому что остальные ученики тупо глазели на них, и только помощник садовника махал руками, набирая совсем уж головокружительную скорость.

— Хорошо, — елейным голоском протянул танцмейстер, — а теперь пусть музыка смолкнет! Теперь нам пусть покажут, как следует сопровождать даму к столу.

Он дирижировал светским воспитанием и поведением, он манил пару к себе, желая, чтобы страховщик и закупщик скота шли рука об руку к столу, потом он поднес к уху ладонь и внимательно вслушался в слова пана Буцифала, который поклонился и сказал:

— Мадам, это было прекрасно, вы позволите мне пригласить вас на следующий танец?

И косоглазый закупщик скота, который в Словакии всегда запихивал в вагон вместо восемнадцати коров двадцать пять, так что за время пути до Праги пять или шесть из них непременно дохли от голода и жажды (однако же его затраты все равно окупались), опустил глаза и прошептал: