По отношению к победоносно продвигавшимся годом позже войскам антифранцузской коалиции Конфедерация объявила себя нейтральной, но не смогла, тем не менее, воспрепятствовать продвижению союзных войск через свою территорию. А с учетом изменившегося соотношения сил в Европе быстро оказалось, что за десятилетие принудительного спокойствия мировоззренческие и политические противоречия углубились. Лагерь консерваторов мог чувствовать себя на подъеме; его наиболее радикальные представители требовали даже восстановления старых подвластных территорий.

Эти силы ощущали, что ветер времени дует в их паруса. После потрясений революции и усвоения опыта, полученного в условиях наполеоновского авторитарного государства, видные европейские интеллектуалы совершили поворот к якобы вечным силам истории, к семье и религии. Семья и религия выделялись в качестве несущих колонн общества и государства в идейном здании, выстроенном ультраконсервативным теоретиком государства Карлом Людвигом фон Галлером, внуком великого просветителя. Государство, которое единственно только и соответствует сущности человека, было для него патриархальным и в то же время патерналистским, то есть государство должно идти навстречу материальным и ментальным потребностям простых людей и таким образом учреждать неразрывный союз между властью и народом. Тем самым от имени неизменной природы человека монархия возводилась в ранг единственно пригодной формы государственного правления, а идея общественного договора клеймилась как пагубная.

Восстановление точной копии Старой Конфедерации не должно было с самого начала являться утопией, обращенной в прошлое. Как бы то ни было, ведущие государственные деятели стран — участниц Венского конгресса 1814–1815 гг. ссылались на принцип давней, подтвержденной документами легитимности. До такой тотальной реставрации, за которую на первой сессии общешвейцарского «долгого тагзатцунга» (с апреля 1814 по август 1815 г.) ратовали прежде всего Берн, Золотурн и Фрибур, дело однако не дошло, так как ведущие державы Европы не были заинтересованы во внутренней поляризации Швейцарии.

11. От реставрации к союзному государству (1815–1848)

7 августа 1815 г. после тяжелых переговоров удалось принести присягу новому Союзному договору. Его заключили кантоны, которых теперь было 22, в том числе Валлис, Женева и Невшатель. Цель союза состояла в обеспечении свободы, спокойствия и безопасности его членов. Главной задачей федерации становилась в соответствии с этим совместная оборона против внешней угрозы, для чего кантоны должны были выставлять контингенты общей численностью в 33 тысячи человек. Кроме того, компетенции союза стали умереннее. Им нашлось место всего лишь в одной из 15 статей.

Наконец, предстояло уяснить место Конфедерации в Европе, где главную роль играли великие державы — Англия, Франция, Австрия, Пруссия и Россия. Уже во время Венского конгресса швейцарские делегаты потребовали для своей страны действия принципа нейтралитета. Во втором Парижском мирном договоре, заключенном в ноябре 1815 г., этот принцип нашел, наконец, отражение. Упорная борьба шла вокруг формулировки в деталях. При этом швейцарские посланники пытались избежать понятия нейтралитета, «гарантированного» великими державами, ведь такая правовая конструкция могла способствовать вмешательствам извне. Впоследствии на такое право контроля, а при известных условиях и на право вмешательства претендовала прежде всего Австрия. При проведении границы новый кантон Граубюнден лишился своей старой подвластной территории Вельтлин. Однако проигравшими в территориальном отношении ощущали себя в первую очередь бернцы. Включенные теперь в их государственную структуру преимущественно франкоязычные и католические территории бывшего княжества-епископства Базель рассматривались как недостаточное «возмещение» за утрату старых подвластных земель.

Суверенитет кантонов выражался в том, что они сами давали себе свои конституции. Заверенная копия действующего основного закона подлежала депонированию в Федеральном архиве. Большой свободы для его изменения не было. Швейцария представляла собой составную часть направленной на реставрацию политики Меттерниха, для которой национальные и либеральные или соответственно демократические течения находились под подозрением и подвергались преследованиям как нечто подрывное. Несмотря на это такие тенденции наметились в двух «молодых» кантонах, в Тессине и в Женеве. После отклонения тагзатцунгом первой конституции, сочтенной слишком радикальной, и последующей посылки войск в Тессине воцарился порядок, своим ступенчатым цензовым избирательным правом и сильной исполнительной властью не слишком отличавшийся от регламентации управления времен «медиации». С учетом гордости местной власти столица и кантональный суд перемещались между Беллинцоной, Локарно и Лугано. Приемлемое решение было найдено и в Во, где конституция, принятая в августе 1814 г., благоприятствовала интересам землевладельцев-дворян, как и в целом местной знати, но избегала слишком резкого возврата к прошлому.

Исторически обусловленный особый случай представляла собой Женева. Городом, присоединенным при Наполеоне к Франции, после свержения императора руководили представители старой аристократии, выступавшие за воссоединение с Конфедерацией. После того как оно состоялось, в 1814 г. в силу вступила конституция. Противонаправленность этого документа климату времени, проникнутому идеями реставрации, нельзя было не видеть. Гарантировав равенство перед законом, свободу религии и печати, конституция выполнила основные либеральные требования, которым не противоречило и цензовое избирательное право. Несмотря на разнообразные практические ограничения этих свобод, охраняемых правом, Женева и в последующем оставалась центром сопротивления реставрационному духу времени и, традиционно ориентированная на Запад, являлась мотором либеральных движений внутри Конфедерации. В «реставрированной» Швейцарии, где ситуация по сравнению с остальной Европой была в целом более умеренной, либеральная оппозиция выступала прежде всего против демонстративной реконфессионализации и, соответственно, восстановления особых прав церкви, против консервативного поворота в системе воспитания и возобновления действия элементов традиционной уголовной юстиции. Эти признаки победы старого порядка ощущались как символическое замедление исторического развития и тем самым как взятие под сомнение исторического прогресса.

Либералы сочли этот принцип наиболее скомпрометированным в Центральной Швейцарии, где сельские общины были оживлены уже в 1803 г. Ури и Швиц вместо разработанной конституции запротоколировали некоторые базовые статьи, подтверждавшие силу традиции. Стремление вернуться к дореволюционным порядкам сильнее всего проявилось в Нидвальдене. Даже союзный договор 1815 г. натолкнулся там на неприятие, и его пришлось воплощать в жизнь с помощью отправки войск и нового замещения руководящих должностей. Депонирование конституционного документа в обоих Аппенцеллях приняло странные формы. Здесь Совет насколько втайне, настолько же и самовольно добавил статьи, расширявшие его полномочия. Хотя эти дополнения в своих собственных интересах и были аннулированы после того, как разразился скандал, афера показала, сколько малоконтролируемой власти находилось в руках начальства. К тому же она могла в большинстве случаев с той или иной степенью сдержанности направлять по желаемому руслу решения сельской общины, по-прежнему не обладавшей собственным правом законодательной инициативы. Кроме того, о разделении властей не могло быть и речи. Законодательная, исполнительная и судебная функции оставались пестро перемешанными, что в глазах либералов представляло собой смертный грех против духа Монтескье.

Напротив, элиты сельских кантонов могли черпать свое самосознание из романтического духа времени, в соответствии с которым институты той поры рассматривались как завершенное выражение швейцарского «народного духа». Идеализация горных регионов и их обитателей красной нитью протянулась уже через XVIII столетие. Начиная с великого стихотворения Альбрехта фон Галлера «Альпы» (1732), они прославлялись как оплот простых, естественных человеческих добродетелей и нравственная противоположность испорченным городам. Эта тенденция достигла апогея с выходом книги Руссо «Julie ou la nouvelle Heloise» («Юлия, или Новая Элоиза») (1761). В этом романе в письмах, учившем просвещенную Европу силе чувств, геройские окрестности Женевского озера стали убежищем, где прекрасные души спасались от отчуждения, вызванного цивилизацией, и в то же время зеркалом благородных и трагических страстей. Частью прелестные, а отчасти крутые и обрывистые берега озера стали для европейской романтики и ее выдающихся представителей, таких как лорд Байрон и супруги Шелли, местом паломничества и вдохновения — предвестниками туризма, расцветшего в последующие десятилетия.