Я отказался и вместо этого попросил Саввина об отпуске, который полагался мне за все прошедшие годы, проведенные без дня передышки. Добросовестные кадровики насчитали мне 150 суток отпуска, а на прощание Саввин посмотрел на меня без особого энтузиазма: в списке тех, кто пользовался его доверием и мог рассчитывать на расположение командующего, генерала А.С. Куликова не было. Мы оба понимали, что разговор об училище носит формальный характер: он предлагает, а я, соответственно, отказываюсь, так как столь явное понижение в должности означало на самом деле вежливый намек, что через 150 суток Василий Нестерович не удивится моему рапорту об отставке и охотно отпустит меня на все четыре стороны…

Наверное, и мне следовало подумать после всего испытанного и прожитого за последние два года. Определиться. Оглядеться вокруг и ощутить себя в новом качестве никем не востребованного генерала-отставника, отпустившего вольную бороду. К тому же новоиспеченного кандидата наук, защитившего (успел тогда же, в отпуске) диссертацию в Институте социально-политических исследований Российской Академии наук.

Чтобы отпуск не пропал даром, поехал в Белоруссию и принялся достраивать дачу под Минском. Хотел довести ее до ума и продать, перед тем как вернуться в Ростов-на-Дону.

Дальнейшие планы связывал с этим городом. Там меня знали. Там оставались надежные друзья. Существовали даже некие договоренности о том, что после отставки я перейду на преподавательскую работу в Ростовский университет.

Что ж, вполне достойное продолжение судьбы для покинувшего службу человека. Интересная научная работа. Спокойная размеренная жизнь без тревожных чемоданов и командировок. Без штабных палаток и «вертушек», садящихся в облаке пыли. Без пехоты, которая после боя устало сползает с брони. Без того, что являлось сутью моей жизни и самой большой моей любовью.

Очень остро переживал, что там, на Кавказе, под руинами упраздненного управления остались не у дел толковые боевые офицеры, опыт которых был просто бесценен. Поэтому очень обрадовался телефонному звонку генерала Льва Сергеевича Шустко, командующего войсками Северо-Кавказского военного округа, который предупредил меня о том, что в Ростов-на-Дону вскоре должен прилететь вице-президент России Александр Руцкой. Лев знал, что я в свое время отправил Руцкому телеграмму, в которой просил сохранить хотя бы оперативное звено управления. Такой ансамбль штабных операторов не сразу соберешь: каждый из них мастер в этой области военных знаний. Эти люди могли бы здорово пригодиться в случае обострения ситуации. В личной встрече с вице-президентом мне хотелось еще раз подтвердить, что моя позиция осталась такой же прочной и бескомпромиссной: нельзя в обстановке, по сути, предвоенной проводить на Северном Кавказе столь радикальные перемены.

Поблагодарив Шустко за полезную информацию, я сразу же вылетел в Ростов-на-Дону и встретился с Руцким. Проблема вице-президента заинтересовала. По его просьбе я детально обрисовал обстановку и даже подготовил справку. Что удивило: даже энергичное вмешательство Руцкого не дало никаких результатов. То ли медленно проворачивались маховики государственного механизма, то ли превалировали в Кремле настроения шапкозакидательские. Не казалась страшной Чечня, не анализировалась ситуация в Ингушетии, в Осетии, в Кабардино-Балкарии.

Поэтому уже скоро я возобновил строительство дачи, которое, впрочем, еще один раз было прервано по чрезвычайной причине. Неожиданно появился хороший знакомый — заместитель министра внутренних дел Республики Беларусь генерал Борис Иванович Матусевич с известием: «Тебе хотят здесь, в Белоруссии, предложить должность командующего внутренними войсками. Я приехал, чтобы отвезти тебя на собеседование в управление делами Совмина».

Пришлось наскоро брить бороду и надевать свою генерал-майорскую форму.

Управляющий делами Совета министров Республики Беларусь в завершение нашего с ним разговора сказал: «Я буду докладывать премьеру Кебичу, что вас целесообразно назначить на эту должность. Если, конечно, вы согласны». «Разумеется, согласен! — ответил я. — Ведь в России мне никакой работы не предлагают».

Мое желание продолжить службу было искренним. Я никогда не ощущал себя чужим в Белоруссии. Здесь была крыша над головой, здесь жили родители жены, здесь я командовал когда-то дивизией, а мое внутреннее ощущение собственного Отечества всегда включало и будут включать замечательную землю и замечательных людей Белоруссии. Это вполне уважительная причина для того, чтобы стать их ревностным защитником.

Но мои благие намерения и предварительные договоренности с управляющим делами Совмина вызвали, как оказалось, неудовольствие белорусского министра внутренних дел Владимира Демьяновича Егорова. Он воспрепятствовал моему назначению, мотивируя свое решение тем, что я — лицо неподходящей национальности. Дескать, русский, а не белорус. Никто мне, конечно, об этом прямо не сказал, но дали это понять.

Скажу честно: не самое это веселое чувство, когда тебя отбраковывают по национальным мотивам. Вроде бы ничего в тебе не убавилось, но все твое существо как бы сопротивляется: разве в национальности дело?

Когда ситуация прояснилась окончательно, отправился в Министерство обороны Белоруссии, которым руководил мой однокашник по Академии им. Фрунзе генерал Павел Козловский, а его Главным штабом — другой мой однокашник по Академии Генштаба генерал Николай Чуркин. Невесело рассмеялся, говорю: «Чуть было не попал к вам, в Белоруссию, на службу. Да вот на беду оказался не той национальности…»

Пал Палыч, обиженный за меня до глубины души, тут же позвонил министру внутренних дел и попытался доказать, что Куликов — не самый худший из русских. Все-таки был ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС и даже награжден почетной грамотой Верховного Совета Белорусской ССР.

Но доводы Козловского ничуть не поколебали мнение Егорова, и моя кандидатура была отклонена. Отчасти я даже благодарен тому, что министр внутренних дел оказался столь разборчив в поисках кандидатуры на должность командующего внутренними войсками Белоруссии. Иначе бы меня ожидала совсем иная судьба.

К концу отпуска, в августе, моим будущим все-таки заинтересовалось и мое руководство: мне предложили стать начальником Управления оперативных и специальных моторизованных частей в Главном управлении командующего внутренними войсками МВД России.

Я дал согласие, хотя подумал про себя, что вряд ли задержусь в Москве после Нового года. Еще оставались в силе договоренности в Ростовском университете. К тому же я чувствовал, что на новом месте службы мало кому интересны мои знания и опыт. Влиятельные оппоненты пытались изолировать меня от живой, а тем более — от боевой работы. Удивительное дело: даже в командировки я выбирался с трудом. Для иного человека, кажется, нет ничего лучше размеренной кабинетной жизни и ежедневного общения с семьей. Я же стремился в войска. Мне не хотелось превращаться в столичного генерала, тем более что обстановка на Северном Кавказе день ото дня становилась все тревожнее и тревожнее.

В такой ситуации особенно дорога товарищеская поддержка. Первым человеком, который тогда зашел в мой кабинет, чтобы поприветствовать на новом месте, был Анатолий Александрович Романов, «юный» генерал-майор.

За эти два года, что мы с ним не виделись, он окончил Академию Генштаба и успел послужить командиром дивизии на Урале. И на Кавказе я внимательно следил за его судьбой и искренне радовался успехам Анатолия. Деликатность моего нынешнего положения заключалась в том, что генерал Романов, командовавший войсками по охране важных государственных объектов и специальных грузов, теперь по должности оказался старше меня.

Запомнил на всю жизнь и оценил, что этот человек ни разу не обратился ко мне на «ты», даже когда были для этого если не формальные, то чисто ситуативные причины. Сам я позволял себе фамильярничать, делая скидку на некоторую разницу в возрасте. Но ни разу в жизни — никогда! — он не сказал мне: «Ты»…