Конечно, я дал утвердительный ответ: «Если это так, то я обязательно воспользуюсь предложением…»

Честно говоря, должность командира дивизии для меня, полковника, представлялась венцом военной карьеры. Не то, чтобы высокие генеральские горизонты меня не манили вовсе, но я и так был благодарен судьбе за то, что моя служба шла успешно и приносила профессиональное удовлетворение. Чего же большего желать крестьянскому сыну, особенно когда самые заметные генеральские карьеры делаются в Афганистане, в Вооруженных Силах, где умелый комдив может рассчитывать на продвижение в корпус, в армию, в округ. Во внутренних войсках таких объединений не было. Карьера непосредственно в войсках оканчивалась планкой командира дивизии, а дальше мог идти только штабной взлет в рамках нашего главка МВД.

Так реально я оценивал свои возможности, при этом, правда, осознавая: мог бы потянуть и больший воз, но при условии, если удастся получить хорошую оперативно-стратегическую подготовку, которую могла дать только неприступная для нас Академия Генерального штаба им. К. Е. Ворошилова.

Однако в следующем году поступление мое не состоялось: сама академия, как ожидалось, не переехала в Москве с улицы Шаболовки на проспект Вернадского, и мою кандидатуру автоматически перенесли на 1988 год.

Осенью 1987 года мне в Минск позвонил новый командующий войсками генерал-полковник Юрий Васильевич Шаталин с предложением поехать на службу в Хабаровск, на должность начальника штаба Управления ВВ по Дальнему Востоку и Восточной Сибири. В таких случаях отказывать — только злить командующего. Особенно если он по-человечески к тебе расположен. Только напомнил: «Вы же мне сказали, что я поеду учиться в академию. Я уже, честно говоря, настроился…»

Шаталин мне возразил: «Да зачем она тебе нужна, эта академия? Тебе папа с мамой дали эту академию… Давай, поезжай: мне в Хабаровске начальник штаба нужен!» Вот и весь сказ. Я только и смог, что попросить у Шаталина сутки на размышление.

Да только какое может быть размышление у военного человека, когда тебя командующий отправляет на новое место службы да еще с повышением в должности. Я расстроился. Черт возьми, так хотелось в академию!.. Я ведь не дальнего Хабаровска страшусь. Мне без разницы, куда ехать: хоть на север, хоть на юг. Но только мне самую высокую мечту подрубают, особенно когда к ее выполнению я приблизился и разве что только руками не мог ее потрогать…

Утром следующего дня звоню Шаталину: будь, что будет!.. На мое счастье, его на месте не оказалось. Поэтому уже смелее выхожу на заместителя командующего по кадрам генерала Крупина. Он уже все знает: «Ну что ты там решил?» Упрямо стою на своем: «Я бы очень вас просил оставить меня кандидатом для поступления в академию. После ее окончания поеду, куда прикажете…» Крупин, с сомнением правда, мне ответил: «Ну что ж, я тебя понимаю и попробую еще раз переговорить с командующим».

Позвонил поздно вечером: «А.С., я переговорил. Командующий с нашими доводами согласился». Когда я это услышал, честно говоря, очень обрадовался. Надо же, удалось!… Очень искренне поблагодарил Крупина. Чувствовалось, что и сам он доволен. Мы оба хорошо понимали, что кто-то в любом случае поедет учиться — есть на внутренние войска разнарядка. Думаю, моя судьба повернулась бы совершенно по-другому, если бы я не решился настоять на своем.

Школьное крыльцо Генштаба

На следующий год, в феврале, еще не успев привыкнуть к новым погонам генерал-майора, которые были получены мной накануне, я был вынужден все свои надежды об академии отодвинуть на второй план: начались события в Азербайджане — в Нагорно-Карабахской автономной области, где вспыхнул жестокий межнациональный конфликт между проживавшими там азербайджанцами и армянами. По распоряжению командования я отправил туда специальный моторизованный батальон.

В Нагорном Карабахе складывалась тяжелая обстановка. Участники конфликта от палок, ножей и охотничьих ружей вскоре перешли на оружие армейского образца, а сельские драки все чаще стали заканчиваться перестрелкой. Правоохранительные органы разделились по национальному признаку и не могли оценивать ситуацию объективно.

Уже были убитые с обеих сторон, и стало понятно, что территориальный спор между армянами и азербайджанцами начинает приобретать форму дикой междуусобной резни, в которой прежде всего пострадают беззащитные люди — старики, женщины и дети. Из запасников истории были вынуты и вновь введены в оборот уже забытые, а потому и непривычно звучащие термины «боевик» и «бандформирование».

Долг военнослужащих ВВ заключался в том, чтобы положить конец насилию. Долг политиков — в том, чтобы выявить исторические причины этого конфликта и найти пути для его мирного разрешения. События, которые развернутся в Нагорном Карабахе и на административной границе Армении и Азербайджана в ближайшие годы, явственно покажут, кто справился со своей задачей, а кто — нет.

Из состава моей дивизии в Карабах отправлялся только 28-й специальный моторизованный батальон, которому предстояло нести службу в городах Агдам и Шуша. Верилось, что межэтнический конфликт удастся локализовать: еще действовала система государственной власти, опиравшаяся на КПСС, и его, как нам представлялось, интернациональное Политбюро.

Выбор командования был сделан, как я полагаю, неспроста: части моей дивизии имели опыт длительных маршей без серьезных дорожно-транспортных происшествий, чернобыльский закал и большую практику по отмобилизованию военнослужащих запаса. При необходимости этот батальон мог стать ядром полка или бригады, которые можно было развернуть уже в самом Карабахе, призвав на военную службу резервистов.

Батальон шел в Нагорный Карабах в качестве передового отряда. Несмотря на мои просьбы, генерал-полковник Шаталин не разрешил мне отправить в район конфликта оперативную группу управления дивизии, разумно посчитав, что для управления батальоном достаточно комбата.

Поэтому сам я в Нагорный Карабах попал только через два года, после окончания Академии Генерального штаба.

Перед отъездом на учебу я должен был отчитаться за свое соединение на строгой инспекторской проверке, которую с группой прибывших из главка офицеров проводил начальник Управления боевой подготовки, генерал-майор Александр Семенович Веревкин. Ее результатом была оценка «хорошо», что по меркам, которые были приняты в то время в ВВ, равнялось твердой пятерке. Во всяком случае ни одна из наших дивизий до этого такой чести не удостаивалась.

Перед инспектированием я, конечно, волновался, хотя у меня были все основания считать, что за свою работу мне краснеть не придется. Еще командиром полка этой дивизии я был награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах» III степени, который, как мне представлялось, являлся подтверждением моего усердия, проявленного на этом посту. В бытность мою начальником штаба дивизии ей был вручен орден Красного Знамени. И это тоже свидетельствовало о том, что наше соединение было на хорошем счету во внутренних войсках.

Строгий генерал Веревкин со всей взыскательностью честного инспектора проверил дивизию, однако серьезных упущений и недоработок не обнаружил. Да и сам я, отправляясь на учебу, хотел оставить о себе добрую память. И сейчас стоят перед глазами сцены прощания с товарищами, с Боевым Знаменем нашей Краснознаменной дивизии, с которой были связаны долгие и очень яркие 11 лет моей жизни: от тридцати до сорока одного — по возрасту, от майора до генерал-майора — по воинскому званию. В моем прощании с Белоруссией была поставлена окончательная точка, когда я, сдав свою квартиру начальнику оркестровой службы дивизии, который был славен многодетной семьей, вместе со своими домочадцами убыл в Москву. В Академию Генерального штаба имени К.Е. Ворошилова.

И очень быстро нашел свое место среди ее слушателей, многие из которых стали мне друзьями на всю оставшуюся жизнь.