- Опять же овес учти, - пробормотал сидевший мужик. - Овес нынче дорог.
Второй, крякнув, потащил было отодвинутую влево костяшку опять вправо, но вдруг остановился.
- Погодь-ка, - почесал он затылок. - А ежели ковром-самолетом, а?
- Тогда пижму разводить надоть, от моли.
- От моли, кажись, ноготки надоть, а пижма - она от мух...
- От мух - росянка да пауки...
Не желая мешать, вздохнув, Владимир отправился к "ване".
За массивным столом красного дерева, на котором разместились кринка свежего молока, кипа свежей бересты, письменный прибор из малахита и самовар, восседал дородный детина с рыжеватой шевелюрой. Одет он был в богато расписанную рубаху навыпуск, атласные штаны и громадных размеров лапти. Еще в комнате присутствовал изукрашенный изразцами камин, на котором были в беспорядке разбросаны для просушки онучи. На стене позади детины красовалось светлое пятно.
- Шкуру медвежью собираюсь тут повесить. Вот только в лес собраться никак - дел невпроворот. Далеко ли путь держим? - как-то безразлично спросил детина и пододвинул к себе кусок бересты.
- Да я... - замялся Владимир, не зная что сказать. И тут же нашелся. - Мне бы в город... - И сразу добавил: - В столицу.
- В Киев, значитца, - протянул детина и нехотя встал. - Ну, пойдем.
Позади к "Гоньбе" приткнулась конюшня. Несмотря на слова Ивана о невпровороте дел, замок ворот был слегка тронут мхом. Иван пнул дверку рядом с воротами, они вошли и остановились против двух великолепных коней золотистого цвета с пышными, ниспадающими едва ли не до земли гривами.
- Эвона, - откровенно любуясь конями, сказал Иван. - До Киева любой - десять гривен. Как прибудешь - отпускай, обратно сам домчится. Ну, конечно, ежели найдешь кого-нибудь к нам... Тогда одну гривну себе оставишь.
У Владимира десяти гривен не было. Он ломал голову, как получше выбраться из сложившейся ситуации, но тут за яслями кто-то зашевелился, и Владимир понял, что те два отростка, которые он поначалу принял за прислоненные метлы, оказались на самом деле ушами.
- А на этом можешь ехать бесплатно, - угрюмо проворчал Иван. - Только я бы не советовал. Хлебнешь горюшка.
Владимир заглянул и увидел самого-пресамого настоящего Конька-Горбунка, на спине с двумя горбами да с аршинными ушами, настороженно косившего на него черным глазом.
- Иной море перейдет, порты не намочит, а иной - посреди чиста поля в репьях, - продолжал между тем Иван. - Ничего не могу сказать - и умен, и говорлив, и обязателен, со всеми знаком, со всеми за ручку... или что у него там?.. а как за ворота - так тут тебе и пожалуйста... Да что там далеко ходить: вот, давеча. Повез одного молодца в Киев, ну, как тебя, да и оказался под Черниговом. Как - ума не приложу. А там как раз Илюшенька с силой поганой разбирался. Ну и попали под горячую руку... Оба...
Но Владимир не слушал, он во все глаза смотрел на Конька. Точь-в-точь как тот, которого он однажды видел в детстве, когда мама повела его в игрушечный магазин. Там был почти такой же, только плюшевый, но все равно очень красивый. Бурой масти, с пышной гривой и хвостом, с огромными, черными, очень живыми глазами. Но денег у мамы на такой подарок не было... Лучше бы уж не брала его с собой. Сколько ночей потом снился ему Конек!.. Сколько слез тайком было пролито!.. Ну скажите, положа руку на сердце, ну разве мог Владимир поступить иначе?..
- Согласен! - радостно воскликнул он.
- Ну, тогда по рукам, - покровительственно произнес Иван. - Договор писать не будем, слово надежнее, так чего зря бересту переводить?..
...и не прошло и получаса, как уже бодро пылил по дороге, гордо восседая на Коньке. Ехать же на нем было удобно до чрезвычайности - словно в мягком начальственном кресле.
Горбунок оказался, правду сказать, на редкость болтливым.
- Как величать-то тебя, молодец? - спросил он, едва миновав крайнюю избу.
- Владимиром.
- Красным Солнышком, значит. Как и нашего князя. Вот ежели б тебя звали Иваном, тугонько б тебе пришлось. У нас ведь что принято? Как Кощей девицу сворует, али там к Бабе Яге съездить, али Горыныч не особо озорует - Ивана непременно посылать требуется. Ну, то есть как Ивана? Это ежели Добрынюшка в отъезде, - тот против змеев большой дока. А вот на Соловьев, тут больше Илюша мастер. Да только где ж ему всюду-то успеть? Там, глядишь, рать объявилась, опять же нечисти всякой-разной развелось... Алеша же, он... кхм... хоть и из первых богатырей будет, а тоже по большей части занят... А царевичей возьми, так те больше к Кощею ездят. Да только проку большого тут нет: добудут себе каку царевну, полцарства там, да на печь, править. Вот намедни Горыныч у нас неподалеку объявился. Уже с десяток Иванов к нему биться отправились, да так без следа и сгинули, съел, видать, или еще чего. Мой-то, видел, какой злой ходит? Скоро его жребий ратью идти. Всего-то и надежды у нас на Владимира-князя, - может, подсобит каким воином знатным, Вольгой Святославичем, Михайлом Потыком, Ставром Годиновичем, или еще кто заезжий под рукой окажется...
Дорога тянулась, Конек баял, время шло, солнышко, припекая ласково, плыло по небу синему, чистому, и тут...
Земля сотряслась, да так, что Владимир едва не свалился. Нечто подобное туче пронеслось над ними, опустилось впереди на дорогу, - земля опять содрогнулась, - и исчезло с глаз.
- Илюшенька поскакал, - заметил Конек, предупредив вопрос Владимира. - Слыхал, небось, как в народе говорят: чуть повыше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего. Жаль, не догнать - куда мне против его коня... Хоть бы в Киев подался, глядишь, и окажет помогу беде нашей, а то жалко Ивана. Он хоть и непутевый, да свой.
Владимир подосадовал на себя: не успел ничего разглядеть, а ведь может быть больше и не доведется встретиться. Но тут их догнала печка. Самая обыкновенная русская печь. Без мотора и парусов. Без колес. В общем, без ничего, что могло бы приводить ее в движение.
- Почто не торопитесь? - спросил Емеля.
Ну вот уж этого персонажа Владимир рассмотрел хорошо. Черные кудрявые волосы, столь же черные с хитринкой глаза и, вместе с тем, простецкое мужицкое лицо, ничем особым не выделяющееся, вот разве что веснушками. Мягкие сафьяновые сапожки, под стать самому князю, да холщевые портки, туго перетянутые в поясе атласным кушаком. Драный полушубок, поверх опять же атласной, шитой золотом рубахи. На голове лихо заломленный лисий треух. И полное блюдо румяных пирогов под рукой.
- Торопиться - лихо нажить. Тише едешь - дальше будешь, - ответил Конек. - Далеко ли путь держишь?
- Да вот, порешил на Лукоморье податься, - Емеля лениво почесался и взглянул на Владимира. - К коту.
- Сказки слушать? Чего ж и не послушать... Всего и забот-то: лежи себе на печи, да ешь калачи... Вон ряху какую наел, в ворота не пролезет... - добавил Конек тихонько.
Емеля от возмущения приподнялся и сел.
- Нет, вы только послушайте, люди добрые! - заявил он, имея в виду, очевидно, самого себя, что тут же и подтвердил: - Ну, и ты, мил человек... Что Щукарь наплел, про то всем ведомо, а как оно на самом деле было, никто и знать не хочет.
- А как оно было на самом деле? - не удержался Владимир.
- Вот послушай. - Емеля поерзал, устраиваясь поудобнее. - В вершу он попал, еще таким вот... - Он по привычке раскинул руки как можно шире, потом спохватился и спрятал левую руку за спину. - Вот таким... - Показал он растопыренные большой и указательный палец правой руки. - Щуренком... Ну что с ним таким делать? Я его и так выбросить хотел, а он возьми да и скажи человеческим голосом: "Ты меня от гибели верной спас, не могу я в долгу оставаться, потому - не простая я рыба, а волшебная. Только маленькая еще, на многое не способная. Ну да подрасту, подучусь. Ты желание загадай, да меня добрым словом помяни - тут тебе все и исполнится. Ну а теперь, давай, пускай меня в воду, и смотри, поаккуратнее, опять в вершу свою не угоди попасть". Посмеялся я тогда, бросил его в воду и пошел себе. Знать бы где упасть... Поначалу-то я об нем и не вспоминал. Однажды только. Дровишек надо было по зиме домой привезти. Нагрузил я сани, да и вспомнил некстати про рыбешку. Ну, про то, что "ступайте сани домой сами", - все слышали, а вот про то, что надобно впереди саней идти да дорогу им указывать... Только это я уже позже понял, когда в сугробе чуть не с головой завяз... И пошло с той поры, не одно - так другое. Подрасти-то он подрос, а ума-от не нажил, может, об лед когда крепко стукнулся или еще что... Печь вот эта сколько дров требует, - не напасешься, все руки в кровь стер... - Он внимательно осмотрел свои широченные ладони без единого мозоля. - В общем, житья не стало. Как помянешь его добрым словом, так все и сбудется - вкривь да вкось. Вот надысь, пришел на реку и вижу - стоит, щучина, посредь кувшинок. Эх, думаю, вот бы оглоблю подлиннее, я б тебе показал... Не успел подумать - вот она, в руках. Жаль, думаю, никто не видит, как я тебе сейчас за всю помощь твою... Размахнулся, ка-а-ак дам!.. И ведь забыл совсем, о чем подумал. На беду, сосед позади проходил. Ему и дал... Разодрались... Вот и решил я - на Лукоморье. К коту. Тот по рыбьей части большой дока. Глядишь, присоветует чего... Ну, бывайте здоровы, авось и свидимся еще. - Емеля хлестнул печку березовым веником и разом умчался, как и при первой встрече оставив после себя клубы пыли, дыма и запах пирогов.