- Вот за слова твои лихие, - окрысился орел, - коли за тем прибыл, сам и полетишь, ушми махать будешь. Вишь какие отрастил.

- Вот и попал крылом в небо, да в самую середку, - отозвался Конек, едва обернулся к Владимиру и хитро ему подмигнул. - С оказией мы. Проезжали недалече, вот и решили навестить. От Ворона поклон передать.

- С чегой-то он вдруг, - поинтересовался орел. - Столько лет глазу не казал, а тут вдруг поклон...

- Чего не знаю, того не знаю, - произнес Конек. - Знаю только, что стал он птицей важной, высокого, можно сказать, полета. Самим царем по службе финансовой главным поставлен. Доглядать, что да как. Потому, должно быть, про тебя и вспомянул... Да, к слову сказать, он тут докладать к царю собрался, так что, может, и сам заглянет попроведать...

- Погодь, погодь, - как-то разом встрепенулся орел обеспокоенно. - Да ты што мелешь-то? Какой-такой доглядатель царский?.. Вот сказанул - с разбегу не перепрыгнешь...

- А мне и прыгать нечего, - отрезал Конек. - Пусть тот прыгает, у кого рыльце в пушку да крылья клеем намазаны. Развели, понимаешь, мздоимство, некуда копыто поставить...

- Да какое-такое мздоимство, - вконец растерялся орел. - Разве ж обслуживание себе в угоду?.. Об людях забочусь... Как есть об людях. А что до мытника этого, так кто ж ему поверит, негоцианту? У самого клюв в пуху по самый хвост... Он, ить, даже язык-то свой вороновый позабыл, все больше по-вороньи каркает... Где ж ему вера-то?..

- Ты-то чего встрепенулся? - хитро прищурился Конек. - Раз чист перед царем, так и беспокоиться нечего.

- Как так нечего? На чужой роток не накинешь платок. Понаплетут невесть что, обмажут дегтем - ввек не отмоешься... Впрочем, чего это я, и в самом деле? Давно ведь к царю-батюшке собирался, по делу важному... Чего ж тянуть?.. Ну, бывайте здоровы, а я полетел.

- Постой, - обеспокоился Конек. - Как так полетел? Никуда, вроде, не собирался, спал, понимаешь, себе спокойненько, а тут враз на тебе - полетел!

- А так и полетел. По нужде великой. Меня, может, все время совесть мучает, что я от царя-батюшки, что мне яйца родного к сердцу ближе, прожект на предмет пополнения казны скрываю.

- Да не обеднеет царь твой батюшка до завтрева-то. Куда ж на ночь глядя лететь? Пока долетишь, пока то да се... Они уже и ужинать сядут. Так что все одно утра ждать придется.

- Не откладывай на завтра... Ну, сам ведаешь.

- Точно тебе говорю, точнее не бывает. А мы как завтра в путь-дорогу тронемся, с рассвету самого, так за тобой и заедем.

- И что ж у вас за беда?

- Да вот собрались мы в Киев, к старцам-пещерникам. Разъяснить кое-что надобно. А мужики здешние прямо-таки раками вцепились: не пустим, говорят, без трапезы, заодно и наши заумки старцам отвезете, что решить не можем.

- Мужики, значит... - раздумчиво протянул орел. - По делу, значит... Тогда вы вот что, - решил он. - Решайте дела ваши с мужиками, да так ненавязчиво, вроде как к слову пришлось, шепните им. Орел, мол, нас завтра в царство верхнее доставит. Задарма. И без сервиса. Бессребреником, мол, стал...

...Вот так и обошлись наши путешественники без половины царства (три штуки), платьев-кафтанов там разных и прочего (тоже три), чем им Ворон кланяться заповедывал. Сговорились.

А у мужиков, тем временем, обсуждение проблемы Лиха шло полным ходом. Миновав сени, донельзя захламленные хозяйственным скарбом, пару раз наступив на грабли (первым, к слову, наступил Конек), Владимир со своим провожатым, поднырнув под низкую притолоку, очутились в довольно-таки просторной горнице. Пара окон пропускали достаточно света, чтобы рассмотреть всю творившуюся обстановку. Большая русская печь справа от двери, длинный мощный стол, за которым на лавках примостились селяне, лавки же вдоль стен, полки с глиняной и деревянной утварью, еще пара дверей в соседние комнаты, половики домотканого полотна, прислоненный к печи ухват, развешанные пучки трав, подкова над притолокой, светлецы. Обычная сельская изба, каких много.

На столе - подле каждого кружка, деревянная миса, ножи. Кринки с медом, бражкой, квасом и сбитнем, пироги, хлебы, разносолы и свежие овощи, рыба, куски мяса, какие-то птички-невелички, похожие на дроздов.

Хозяин, кум Романов, и большая часть гостей сидели рядком вдоль стола, обняв каждый за плечи соседей, и нудно тянули, глядя на кринки: "Не шуми, мати-зеленая дубравушка, не мешай мне, молодцу, думу думати..." Чуть поодаль Демьян показывал Луке как правильно плести лапти, но лыко у него явно не вязалось. Рядом с ними дородный мужик, уронив голову на могучие кулаки, всхлипывал огромными слезищами и что-то то ли невнятно бормотал, то ли причитал.

Первым вошедших потирающего лоб Владимира и трясущего головой Конька приметил Пахом.

- А вот и они, - толкнул он локтем всхлипывающего. - Я же говорил, возвернуться. Сейчас мы дело твое вмиг додумаем да обрешим. Садитесь к столу, угощенья отведайте, а не то голодной куме все хлеб на уме... М-да, - протянул он, едва Владимир с Коньком принялись воздавать угощению должное, - дела-а-а... Лихо-то оно, вон какое оказалось... И не своими руками портит... Прудик-от, в котором нонче стирались, вон его, - кивнул он на плачущего, - Козьмы оказался. Сазанов он в нем разводил. Как услыхал, что мы ему на помощь всем миром, значит, прийти порешили, так и подался рыбки к столу наловить. Пришел, а там вся рыбка как есть кверху брюхом... Даже лягушек не осталось. Вы-то как с орлом? Удачно?

- Задарма, - сразу же исполнил просьбу того Конек. - Задарма, то есть, взялся доставить. Так и передай мужикам, говорит. Ежели кто захочет в мир верхний, пусть приходит.

- Мы бы с радостью, - пожал плечами Пахом. - Да куды ж этого девать? Обещались... Так как же с Лихом-то будем, а?

- Всем миром навалимся, глядишь, и одолеем, - пробормотал Конек сквозь пережевываемый пирог. - Намнем бока супостату.

- Негоже эдак-то, - отозвался Пахом. - Семеро на одного - где ж тут слава?.. Опять же, и по одному негоже - больно уж умом крепок, да и силушкой не обделен...

- А коли мы вот с молодцем вдвоем управимся? Чего дадите за победу славную?

- Отец родной! - внезапно дурным голосом возопил Кузьма. - Да что хошь бери, только одолей! Бабу отдам, латынскую!..

- Да ты что! - шепнул Владимир Коньку. - С ума сошел?

- Ты не зевай, давай, - отозвался тот. - Поднесли, так пей. Гостю почет - хозяину честь. Не пропадем...

- Али позабыл? - спросил он Владимира, когда они, воздав должное богатому столу, двинулись под напутствия мужиков на рать. - Корочунов подарок-то? Коробочку-шкатулку? Не потерял?

- Да нет, - испуганно ухватился за карман Владимир. - Не потерял.

- Крепче держи. Только без меня - ни шагу. Как знак подам, ну, там, копытом постучу раза три-четыре, тогда давай.

...А усадьба-то, усадьба у Кузьмы Скоробогатого показалась - любо-дорого глянуть. Крепкий ладный бревенчатый дом с резными расписными ставнями и крылечком, все петухи да звери заморские, с какой стороны ни взгляни - все разные. Сад-огрод тоже справный. Здесь тебе и дерева всяки-разны фруктовы высажены, да с толком, рядком-ладком: вот тебе, пожалуйста, яблони, вот груши, вот вишня, картошки соток эдак шесть, капуста, морковь, огурцы - чего только нет. И все ухожено, с любовью, со знанием. Журавль-колодец - от живого не отличишь. И аккурат посреди сада-огорода - баба латынская, - Владимир глазам не поверил, - копия Венеры Милосской в натуральную величину.

Ну как тут не подосадовать! Своих каменных баб - пруд пруди, а он Венеру притащил. Кстати, а кто они, эти наши бабы каменные, по всей матушке-Руси разбросанные?..

Первое письменное свидетельство о них принадлежит арабу Ибн-Фадлану, побывавшему в Х веке в низовьях Волги. Писали о них Низами (великий азербайджанский поэт и мыслитель): "Все племена кипчаков сгибаются вдвое перед этой статуей. Пешком ли, верхом ли зайдут, - поклоняются ей как творцу. Всадник, если подгонит к ней коня, оставляет в ее честь стрелу из колчана. Пастух, если окажется со стадом, кладет к ногам идола овцу". И фламандский монах-францисканец Вильгельм Рубрук в 1253-1255 г. посещавший хана монгольского. И в "Книге Большого Чертежа" (свод географических и этнографических сведений о России XVII века). Да мало ли еще где...