Летом 1783 г. срок полномочий Континентального конгресса созыва 1782 г. истек. Истекли и полномочия Гамильтона. В Нью-Йорке его ожидали новые социальные бури. Здесь местные патриоты-радикалы, заняв прочные позиции в легислатуре, готовили целый ряд мер против лоялистов — жителей штата, сотрудничавших с англичанами во время войны за независимость. Лоялистами были почти исключительно люди с тугой мошной. Ее-то и собирались основательно потрясти неимущие патриоты.
Как только в декабре 1783 г. последние английские солдаты оставили Нью-Йорк, местные патриоты потребовали конфисковать собственность лоялистов, а их самих лишить политических прав или даже изгнать за пределы штата. Своего пика антилоялистская кампания в штате достигла во время выборов в местную легислатуру зимой 1783/84 г.
Гамильтон моментально разгадал новые цели патриотического движения. Патриотическая кампания, писал Гамильтон своему бывшему опекуну Ливингстону, преследует цели «уравнительского толка». В конце концов, пророчил он, дело может кончиться «крахом собственности», если люди, обосновавшиеся в легислатуре, останутся у власти[66].
После окончания войны, с усилением социальных мотивов в движении народных масс, Гамильтон по-новому подошел к вопросу о разделении его сограждан на «друзей» и «врагов». Классовый инстинкт подсказывал ему, что союзники патриотов-собственников периода войны за независимость превращались теперь в их врагов. Зато союзниками патриотов его круга теперь становились бывшие заклятые враги — лоялисты. Их сближала забота об интересах собственности, порядка, удержания власти в руках своего класса. Едва, открыв по прибытии в Нью-Йорк адвокатскую контору на знаменитом ныне Уоллстрите, Гамильтон широко распахнул ее двери для преследуемых лоялистов.
Защиту лоялистов Гамильтон любил начинать со ссылок на мирный договор с Англией. В нем не только запрещалось дальнейшее преследование лоялистов, но и предполагалось восстановление в правах собственности и гражданства американцев, лишенных их во время войны (если только они не сражались с оружием в руках против армии США). Далее Гамильтон обвинял нью-йоркскую легислатуру «в посягательстве на принципы демократии». Законодатели штата, твердил он, лишали лоялистов прав собственности без суда и следствия. На головы обывателей градом сыпались зловещие пророчества Гамильтона: скоро нью-йоркская легислатура отменит суды присяжных, лишит избирательных прав всех достойных граждан, узурпирует всю власть в штате и выродится в олигархию.
Гамильтон остро реагировал на народные волнения не только в Нью-Йорке, но и в других штатах. Он не ломал голову над выяснением причин восстания Даниэля Шейса в Массачусетсе. «Если бы Шейс не был безнадежным должником, — отмечал Гамильтон, — весьма сомнительно, чтобы Массачусетс погряз в гражданской войне». Во всех уголках страны Гамильтону мерещились призраки новых Шейсов, а опыт правительства Массачусетса, едва справившегося с фермерским восстанием, еще больше укреплял его тягу к сильному центральному правительству. Народ, повторял Гамильтон, следует укрощать.
К 1787 г. «Статьи конфедерации» в глазах имущих классов Америки были явным анахронизмом. В мае 1787 г. в Филадельфию съехались 55 делегатов из разных штатов страны с целью их пересмотра и принятия нового высшего закона североамериканской республики. Именно их в первую очередь и величают «отцами-основателями» США. Стали они таковыми отнюдь не по воле штатов. Местные легислатуры, делегируя своих представителей на этот форум, поручили им только одно: разработать некоторые дополнения к «Статьям конфедерации». Но уже 29 мая делегация крупнейшего штата Виргиния вынесла на обсуждение конвента проект, ниспровергавший «Статьи конфедерации».
В виргинском проекте федеральной конституции США, зачитанном Э. Рандольфом, центральное правительство наделялось такой полнотой власти, на какую в Северной Америке до войны за независимость претендовал английский парламент. Тогда патриоты отождествляли подобные прерогативы центральной власти с деспотизмом, сейчас делегаты конвента восхваляли их. Когда Рандольф огласил последний пункт проекта, в котором говорилось, что федеральному законодательному собранию вверяется право отменять все законы, принятые на местах, если они, по мнению центральной власти, противоречат конституции США, с места раздался иронический вопрос: «Не собираетесь ли Вы, сэр, упразднить правительства штатов?»
Виргинский проект вызвал особые возражения со стороны малых штатов. В нем предполагалось создание двухпалатной законодательной власти, причем количество депутатов в обеих палатах определялось пропорционально населению штатов. Малые штаты увидели в этом явное ущемление своих интересов и противопоставили виргинскому проекту свой собственный. Делегация Нью-Джерси потребовала придерживаться схемы представительства, зафиксированной в «Статьях конфедерации», т. е. сохранить однопалатную законодательную власть, в которой каждый штат будет иметь равное число голосов с другими.
Первый раз голос Гамильтона раздался с трибуны Конституционного конвента 4 июня 1787 г. Он высказался лишь по частному вопросу о праве вето главы исполнительной власти в отношении решений законодательного собрания. Депутат из Нью-Йорка обнаружил себя сторонником абсолютного вето, в результате чего подвергся острым критическим нападкам со стороны Дж. Мейсона из Виргинии и Б. Франклина, представлявшего Пенсильванию.
Утром 18 июня 1787 г. Гамильтон снова поднялся на трибуну конвента и покинул ее только к обеду. За пять часов он изложил все, что думал по поводу американской конституции. Гамильтон понимал, что конвент решает судьбу государства на многие годы, а может быть, и на десятилетия вперед.
Он начал с того, что объявил несущественными затянувшиеся споры о представительстве различных штатов в центральном правительстве. Гамильтон обрушился на делегации малых штатов — Нью-Джерси и Коннектикута, которые предлагали увековечить однопалатную систему центральной законодательной власти с равным числом в ней представителей от каждого штата. Он ссылался на опыт Континентального конгресса и доказывал, что такое представительство являло собой съезд посланников враждебных друг другу государств, у которых на уме лишь одни территориальные притязания. Они не смогла создать прочную армию, достойный великой державы флот, не сумели обеспечить ни внешней, ни особенно внутренней безопасности страны, были не в состоянии вывести из хаоса экономику и финансы, покровительствовать торговле, промышленности и банкам. Опыт 11 лет независимого существования США свидетельствовал, что «великие интересы нации были вверены силе, неспособной осуществить их».
Гамильтон предлагал создать законодательное собрание США из двух палат. Принцип равного представительства штатов, хотя бы в верхней палате, он решительно отверг. Перед депутатами конвента выступал убежденный сторонник единого централизованного государства. Далее, весьма неожиданно для многих депутатов конвента, Гамильтон, заявил, что лучшей из известных миру политических форм государства является британская, т. е. конституционная монархия[67]. И начал перечислять ее «достоинства». Правда, затем Гамильтон, проявив политическую трезвость, сказал, что британская форма правления в чистом виде не может быть утверждена в США, что речь может идти лишь об усвоении ее принципов.
Ни до, ни после 18 июня 1787 г. Гамильтон ни разу не высказался в пользу монархии. В 1792 г., когда его, тогда уже министра финансов США, обвинили в монархических убеждениях, он негодующе заявил, что такие обвинения являются не чем иным, как инсинуациями со стороны Джефферсона и его окружения. Он решительно отрицал, что когда-либо испытывал симпатии к британской конституции, и называл глупцом всякого, кто серьезно верил в возможность утверждения монархического правления в США.
Гамильтон, действительно, не был приверженцем той монархии, которая утвердилась в европейских феодальных обществах. Но его привлекал сам принцип наделения исполнительной властью одного лица, поскольку он считал, что это лучше всего будет отвечать интересам буржуазии в условиях острых социальных катаклизмов послереволюционного периода и становления США как независимого государства.