Хозяева упаковывали остатки вещей. Танрэй вытащила ножны и разглядывала наследный меч мужа. Она не знала, как выглядят подлинно аллийское изделие, и эта поздняя копия казалась ей верхом совершенства.

— Почему я никогда не видела, чтобы ты упражнялся с ним? — спросила хозяйка.

— Солнышко, я тебя прошу: ты собирайся поскорее, — не оборачиваясь, бросил ей Ал. — У нас не так много времени.

Танрэй насупилась, немного обидевшись. Хозяин понял это, оставил свои коробки и сел возле жены. Та молча убрала меч в ножны, но Ал взял оружие из ее рук и обнажил клинок. Взгляд его пробежался по острию туда и обратно.

— Настоящий аллийский меч одним своим присутствием будоражит кровь в жилах хозяина, — сказал он, рассматривая зеркальную поверхность лезвия и слегка поворачивая его то вправо, то влево, чтобы отразившееся солнце скакало по комнате желтыми зайчиками. — Это не столько оружие, сколько средоточие сил всех «куарт», когда-либо им владевших. Он безудержно притягивает к себе владельца, дарит ему волшебные сны, говорит с ним на своем особом языке…

Ал полностью выхватил меч и отбросил в сторону пустые ножны. Несколько движений по комнате были им сделаны красиво, но технично и заученно. Их вбивал в него старший друг на протяжении многих лет, пока не понял, что без настоящего клинка воинский дух ори не разбудить никакими тренировками. А у Тессетена такой меч был с шестнадцати лет, да и прежде отец никогда не запрещал ему брать уроки у Паскома и других славных ори-Помнящих.

— Это просто копия, Танрэй, — остановившись на полувзмахе, признался хозяин. — Очень хорошая, но подделка. В ней нет духа, и она не тянет к себе. Это обычное оружие. С ним можно нападать, им можно обороняться. Но оно — не талисман. Талисман имеет свой характер и волю, а это — всего лишь исполнитель, не смеющий выбирать, подчиняться приказу владельца или поступить по-своему.

Хозяйка подняла и подала ему ножны. На лице ее было заметно огорчение.

— В былые времена в семьях ори рождался только один сын и только одна дочь, и отец передавал сыну меч аллийцев. Сын рождался в одной и той же семье на протяжении веков. А после все перепуталось. Понадобились новые мечи, чтобы не нарушать традицию. Это мне рассказывал Учитель…

Конечно, Учитель. Если бы, хозяин, ты мог помнить это сам, у тебя был бы настоящий аллийский меч, и мы с тобой родились бы вовсе не в Аст-Гару Ариноры.

— Значит, в нем нет души… — проговорила Танрэй.

— Наверное, какая-то все равно есть — отражение души того, кто его создал… Во всем, что создано когда-либо, живет отголосок души… Но когда чего-то слишком много, качество души не улучшается, а наоборот…

— Обесценивается?

— Да. Обесценивается. А теперь, — Ал бросил меч в деревянный ящик у стены, — давай поспешим, Танрэй.

— Зачем тогда ты везешь его с собой?

— Все-таки это подарок отца. Каким бы этот подарок ни был, приходится им дорожить… Просто отец был не единственным сыном в семье деда…

Волк подошел к Танрэй и ободряюще толкнул ее носом в ладонь. Та засмеялась. Тогда Натаути махнул хвостом и выбежал на улицу — встречать запаздывающего друга хозяина, чье приближение он чуял всегда.

Сетен плотнее завернулся в отороченную мехом накидку и выпрыгнул на заиндевевшие красноватые плиты аэродрома Коорэалатаны. Морозный воздух отдавал едва уловимым привкусом моря. Летом здесь уютнее…

Оглянувшись, Тессетен махнул рукой пилоту орэмашины и торопливо, но стараясь не поскользнуться на катке, в который превратил дороги недавний гололед, пошел к автостраде. Он готов был славить Кула-Ори, где жил уже много лет, только за то, что там никогда не было гололеда, этой вечной напасти холодных зон планеты.

Коорэалатана пылала в лучах полуденного, но холодного солнца, встречая последнего из группы эмигрантов-ори. Все уже должны погрузиться на корабль «Сэхо», ждут только Сетена.

Мысли были забиты недавним разговором с чиновниками Ведомства. Чем ближе к началу войны, тем меньше находилось желающих заниматься вопросами науки. Все средства уходили на вооружение. В Ведомстве и без того были злы на кула-орийцев: со своими исследованиями они оттянули из военного бюджета немало средств, не погнушались и человеческими «ресурсами». А тут является некий экономист и подает прошение, в котором хочет выклянчить на Рэйсатру огромное количество техники для постройки каких-то невнятных бункеров и ангаров в горных пещерах Виэлоро. Тессетена сочли едва ли не спятившим и подтрунивали над ним, почти не скрывая, тем более он нагрянул на собеседование обросшим бородой — в том виде, в каком прилетел из Кула-Ори.

— Если бы у нас была возможность, мы производили бы все нужное прямо на Рэйсатру, — говорил экономист, стараясь не обращать внимания на постные мины чиновников и хмурые физиономии старших офицеров. — Но пока у нас нет такой возможности. Мы не в состоянии построить свой завод. Я прошу лишь аренды техники сроком на пять лет. Она окупит себя: в случае глобальной войны колония Оритана вместит огромное количество переселенцев, — он чуть запнулся, подбирая самую казенную формулировку, которую когда-либо слышал от бюрократов. — Ори будут защищены от нападения с земли и с воздуха, обеспечены всеми материальными благами, получат работу и жилье в здоровых климатических зонах, что повысит уровень самоокупаемости арендованных машин…

В какое-то мгновение Сетену показалось, что ему повезло заинтересовать оппонентов: они оживились, зашуршали в креслах. Но это была его ошибка: они просто услышали несколько хорошо им знакомых словесных оборотов. Вместе с офицерами чиновники удалились на совещание и в итоге, конечно, выдали отказ. Для этого им понадобилось задержать его в Эйсетти почти на сутки.

Взвинченный и обозленный пустой потерей драгоценного времени, Сетен покинул столицу позже, чем рассчитывал. Простота жизни в джунглях приучила его к простоте во всем, и условности поступков ведомственных воротил, еще не так давно подчинявшихся духовным советникам, вызывали в нем вполне физиологическую реакцию — его от них просто тошнило. Теперь, когда отсюда уедет и Паском, Оритану придет конец. Можно не сомневаться.

Тессетен шел по Коорэалатане, проматывая в воображении возможные варианты уже состоявшейся беседы. Исподволь его точила противная мыслишка, что будь он хитрее, этих безликих и непробиваемых болванчиков удалось бы обвести вокруг пальца. Но как именно принято облапошивать Объединенное Ведомство, от объединенности которого осталось одно название, Сетен не представлял. Говорят, были на Оритане времена, когда этого не требовалось. Врут наверняка. Разве же такая зараза, какая засела в Ведомстве, приходит ниоткуда? Такую заразу холят, лелеют и культивируют веками…

В конце длинной, идущей под уклон улицы, перемежавшейся редкими ступенями, показался движущийся навстречу серый комок. Он все увеличивался, увеличивался и наконец прыгнул на Тессетена радостно приплясывающим Натом.

— Ну, бродяга, и как же ты меня всегда вычисляешь?

Тот фыркнул. Натаути никогда не позволял себе лизать лица людей, как это делают другие безмозглые волки, если сильно радуются встрече. Это было его неоспоримое достоинство — ко всем прочим, для перечисления которых у Сетена попросту не хватило бы пальцев.

Потрепав его по голове, Тессетен с неохотой подумал, что надо как-то подавить клокочущую ярость, чтобы не показывать ее перед соотечественниками, которые не были повинны в его неприятностях. Пес отчасти помог ему в этом, но стоило мыслишке о вчерашнем дне опять возникнуть в голове, все вспыхивало заново.

— Да идет оно всё к проклятым силам… — прорычал экономист, увидев красовавшийся в порту «Сэхо», уже давно готовый к отплытию.

Нат покинул его и помчал вперед. Сетен тоже взбежал по сходням.

Паском ждал его на палубе, из каюты вышли Ал и Танрэй. Волк радостно метнулся к ним.