вниз падали бесшумно. Ровный дым
из труб шел вдалеке, где частный сектор
располагался. Долетал с проспекта
121
шум рейсовых автобусов слегка –
с надрывом характерным отъезжали
«Икарусы» от остановки. Ржали
мы у подъезда на скамейке, как
ненормальные, друг друга то толкая,
то колошматя в плечи. Вдруг в тиши
раздались крики, мат, и мы спешим,
чуть дрогнувши душой и потакая
инстинкту любопытства, все на крик
и ахаем перед представшей вмиг
122
картиною… У мокрой эстакады
у крайнего подъезда на земле,
вернее на асфальте, как филе
на рынке где-нибудь, лежала, взгляды
приковывая наши, нагишом
девица лет шестнадцати, над нею
стояла женщина в летах и, сатанея,
лупила голую испачканным плащом,
который был в руке у ней. В сторонке
стоял мужчина и бубнил: «Подонки».
123
«Тварь! Сволочь! ****ь!» - кричала и плащом
лупила женщина лежащую девицу.
Мужчина молча пялился. По лицам
их перекошенным, по взглядам, в коих шок
был неподдельный, было ясно – это
родня девицы. Где они нашли
ее – неясно. Видно, волокли
откуда-то, где и нашли раздетой.
Как из притона. Впрочем, может быть,
и с дня рожденья мальчика, где пить
124
впервые стали крепкие напитки…
Была девица пьяной и без чувств.
Я испытал чудовищную грусть
и разочарованье от попытки
картину эту наблюдать. Все то,
что мне казалось тайным, идеальным,
явилось вдруг отвратным и реальным,
и эта-то реальность как хлыстом
меня вдруг осадила, я подумал
как мерзок мир, а женщина лишь сумма
125
распутства, лжи, обмана; ни гроша
не стоят их ужимки. Вскоре тело,
словно свиную тушу, то и дело
подпрыгивая на носках и шаг
свой замедляя, на себе мужчина
понес куда-то вглубь дворов, за ним
шла женщина, что иногда одним
движением сползающий накинуть
пыталась плащ на голую, другим
коротким взмахом била по нагим
126
частям девицы. Это потрясенье
я изживал недели две, пока
не стал смотреть на девочек ни как
на скопище грехов, и к ним влеченье
утратив в эти дни, а как опять
на что-то идеальное и тайной
окутанное, в общем, неслучайно
дух выправил себя за пядью пядь
и устремился далее, поскольку
я наливался смыслом и не только.
127
А в эту сцену, что вам описал,
я перестал не то чтоб верить, просто
чуть ирреальной стала она с ростом
духовно-гормональным, вытеснял
куда-то в подсознание мой вектор
развития отвратный эпизод
с девицей голой на асфальте под
столбом фонарным, так что интеллекта
должно быть ровно столько, чтоб понять,
куда стремится дух, и не мешать.
128
И все-таки таких на сердце шрамов,
как этот эпизод, мне не забыть.
Вот, скажем, смерть. О ней поговорить
хочу сейчас, она ведь тоже дама,
с косой и в капюшоне. В детстве смерть,
проблема смерти, нас куда сильнее
волнует, чем в дни зрелости, острее
трагичность жизни чувствуется, ведь
тот смысл, что зреет в нас и вскоре розой
распустится, все время под угрозой
129
сил центробежных и несущих смерть.
Смерть видится как страшная нелепость,
абсурд, а потому и жизнь как крепость
и заточенье для души, как сеть,
в которую попал ты от рожденья,
и нет прорехи в ней, как не ищи,
Невидимый к себе ее тащить
не перестанет и, увы, движенья
назад здесь нет, и что закон таков –
нас потрясает в детстве до основ.
130
«Смысл жизни в смерти», - выглядит абсурдным
такое утвержденье для ума,
который в юном духе, закрома
которого полны и чьим подспудным
движением является как раз
движенье в сердцевину жизни, тот же
кто разминулся с идеалом, может
и будет центробежной силой, в паз
попав ее колесика, отброшен
от центра жизни, для него возможен
131
смысл жизни в смерти, ибо для него
без смерти жизнь покажется абсурдной,
а если так, то здесь уже нетрудно
увидеть в смерти смысл, как выход вон
из помещенья, из периферии
духовной на иной этап, скачок
на качественно новый путь; но мог
подметить я другое: эйфорию
от жизни в час, когда минуешь вдруг
смертельную опасность и испуг
132
пройдет животный… Впрочем, я отвлекся.
Однажды зимним вечером, когда
от ветра сильно ныли провода,
а день разбился, а потом растекся
чернилами в пространстве, как привет
от Лютера, я сделал пол урока
по геометрии, отбросил раньше срока
игрушечное пианино – нет,
не буду подбирать на слух музыку
из кинофильма старого, мурлыкать
133
слова по нос, фальшивя, - и не мог
понять, что так гнетет и беспокоит
мой дух сегодня вечером – ну, воет
тоскливо ветер за окном, - исток
тревоги, беспокойства где-то глубже
располагался в сердце – я томим
предчувствием был тягостным, дурным,
как будто небо рядышком утюжил
какой-то аггел, либо алармист
невидимый из ангелов – горнист
134
возможных бед, но чаще невозможных.
Я только что поужинал, доев
суп с клецками, а потому, присев
на кухне в ожидании тревожных
сигналов чайника, прислушивался как
бушует Аквилон, хотя на землю
снег все не шел, я знал, что в зале дремлет
отец у телевизора, кулак
под ухо положив, с ним рядом мама
лежала и следила, как там драма
135
киношная закончится, сестра
укладывала кукол спать, за стенкой
лифт двигался, шумя, а я, коленкой
упершись в батарею, между рам
смотрел стекольных, то на отраженье
свое в стекле взгляд наводя, то вглубь
пространства обращая его, в хлупь
чернеющую ночи, и движенье
скользящих фиолетовых клочков
на небе наблюдая – облаков
136
разодранных – на фоне бледно-красной
луны на горизонте; мерный стук
преследовал весь вечер – этот звук
шел с улицы и, чтобы было ясно,
откуда он, я вышел на балкон,
пройдя через родительскую спальню,
сквозняк взметнул почти горизонтально
из тюля занавеску, как пистон
стрельнула фортка, видимо, на кухне,
сама собой захлопнувшись, и двух нет