уже тот пьедестал в моей душе
для женщины, который был когда-то
в дни юности. Теперь все проще. Взгляды
меняются, не юноша уже,
но муж я, но, однако, в моем сердце
в святилище всегда открыты дверцы…
176
Вот только лишь не надо там топтать
и гадить… Но продолжу свою повесть.
Итак, любовь, питающая совесть,
меня учила долг свой понимать
пред родиной, и я служил неплохо,
замечу вам… Порой конфликтовал
в нарядах с теми, кто лишь сачковал
и беспробудно спал… И все ж эпоха
тогда была иной: мои друзья
долг понимали так же, как и я.
XI. ПЕРВЫЙ СНЕГ
177
Но закругляться надо бы, читатель.
Последнее, что хочется сейчас
припомнить мне, случилось как-то раз
осенним вечером, когда стоял в бушлате
пятнистом у заставы и глядел
на первый снег я, падающий плавно
на землю черную. Мы только что ударно
«сработку» отработали – хотел
вниманьем обойти сии детали,
но опишу, поскольку ты едва ли,
178
читатель, в курсе пограничных дел.
То, что колючей проволокой прежде
опутана страна была, невежде
известно нынче, я же все успел
увидеть сам. По проволоке легкий
заряд шел электрический, и тот,
кто легкодумно, тайно и в обход
закона, понадеявшись на ловкий
свой замысел, хотел через нее
прорваться, сам не знал, что подает
179
тем самым нам сигнал – но как, не стану
здесь уточнять. И вот мы по такой
«сработке» выезжали в боевой
машине, с полной выкладкой, по плану
намеченному прежде, много раз
уж повторенному. И снова оказалось,
что это лишь зверье перемещалось
чрез КСП, и вот уж через час
на «ГАЗе –66» обратно
мы возвратились. Было так приятно
180
от чувства, что долг выполнен, и я
соотнося с ним все свои поступки,
доволен был, не часто на уступки
шел шкурным интересам я, моя
любовь, которой посвящался
мой ратный труд, была в моих мечтах
и в этот раз, немного на понтах –
поскольку срок служить мне оставался
всего полгода – я стоял среди
двора заставы, слыша позади
181
себя сморканье, разговоры с матом
беззлобным вперемежку, топот ног;
ефрейтор, рядом стоя, ремешок
подтягивал, согнувшись, автомата;
дверь хлопала казармы; по плечу
меня ударил, походя, дружок мой.
Шел первый снег. Светились Ольги окна
сквозь снежную завесу… Здесь хочу
я важное сказать: вдруг мне открылось
восторженное знание – струилась
182
передо мной такая чистота
в виде завесы снежной, так совпала
она с любовью, что меня питала,
чистейшею, как будто частота
приемником уловлена из сферы,
и звуки льются – так и я тогда
приемником таким стал – воссоздал
я образ чистый мира – не примеры
тут столбиком, тут – в сердце! – так что глаз
увидел то, что видимо подчас
183
лишь иррационально… Упивался
моментом я… И руки подставлял
под первый снег, и сердцем отражал
ту чистоту, и словно бы купался
умом и сердцем в ней, и растворен
в пейзаже был… Залаяла овчарка,
ведомая в вольер сержантом. Каркал
у туалета ворон. На погон
ефрейтора, что разогнулся, сразу
легла снежинка. Я провел по глазу
184
ладонью, чтоб снежинку снять с ресниц.
А за моей спиною продолжался
армейский воляпюк, шофер топтался
возле машины; распластался ниц
молоденький боец, что неудачно
на землю спрыгнул с кузова и тем
повеселил ребят; стоял совсем
недолго я – секунды, и невзрачный
армейский быт в секунду превращен
был в символ и как будто освящен…
185
Мне шел двадцатый год. Остановиться
пора, читатель, мне уже. Пора
оставить навсегда среди двора
заставы, на турецкой на границе
героя моей повести. Пускай
он будет там стоять в восторге чистом,
на грани откровения, с лучистым
и ясным взором, словно сердцу рай
его открылся, но еще без ада,
поскольку недоступен он для взгляда
186
ума двадцатилетнего, еще
не оскудел он духом и не знает
о том, что может быть; он лишь мечтает
о чем-то главном; он закрепощен
еще, пожалуй, даже, но уж скоро
из точки бифуркации шагнет
на путь Судьбы он, пусть же повезет
ему тогда, а я, друзья, который
от первого лица повествовал,
связь с прошлым рву сейчас…
Уже порвал…
октябрь 2001 – февраль 2003 г.г.