40

мне было в детстве… На беленых стенах

висели фотографии времен

послевоенных в рамках за стеклом

иль без стекла людей, чью кровь я в венах

своих носил: дед с бабкой, тетка, мать

в красивом платье, с сумочкою модной,

немножко модница, но все-таки с природной

застенчивостью на лице; вот рать

в военных кителях: то мои дядьки,

брат дедушки в медалях весь… На шаткий

                        41

и легкий стул одежду я бросал,

вдыхая слабый запах нафталина

в прохладной комнате, и поскорее мимо

трюмо, где отражение искал

свое на миг, алоэ в деревянном

и крашеном горшке, что у окна

стояло коридора, мимо на

столе стоящих фруктов с постоянным

семейством мух над ними и вокруг

на маленькой веранде, об порог

                        42

нечаянно споткнувшись, выбегал я

на улицу, где жарко было, шел

на кухню к бабушке ей сообщить, что, мол,

иду гулять к Сергею; чуть стегая

коленку прутиком, я к брату через парк

шел быстрым шагом, чахлые деревья

не закрывали от меня деревни

по курсу прямо, позади фольварк

остался деда, пляж песочный, море,

сидящие мальчишки на заборе

                       43

кинотеатра летнего, но я

назад уж не глядел, глядел налево,

где был пансионат: играла дева

в настольный теннис с дядькою; меня

игра манила, но сначала – к брату.

Я дальше шел, глядел на провода

возле дороги, ласточки всегда

на них сидели; курослеп и мяту,

траву и повилику ел баран,

с кривою палкой рядом мальчуган

                       44

сидел на камне, цыкая сквозь зубы

слюною, отрешенный словно скальд.

На пыльный по обочинам асфальт

я выходил через кусты и грубый

мат мужиков поддатых чуть меня

смущал. Но, перейдя дорогу, видел

я тетки двор, беседку, в коей, сидя

за столиком, обедала семья

курортников. Но к тете Вале позже

зайду я как-нибудь, сейчас к Сереже,

                        45

он жил в конце сей улицы. По ней

я шел по грунтовой дороге, чаще

к дворам теснясь, чтоб скрыться от палящих

косых послеполуденных лучей

под кронами акаций или вишен.

На небе тучек не было, один

во все концы разлит ультрамарин

был в небе; хорошо порою слышен

был фраз набор иль реплик во дворах.

Собаками облаянный, что страх

                       46

порою нагоняли, подлетая

к воротам и просовывая под

воротами оскаленный свой рот,

я, наконец, входил, где голубая

была калитка, в затененный двор,

где вдоль дорожки у оградок плинтус

шел из бетона, где ряд кипарисов

стоял в тени ореха; сквозь узор

его тяжелых листьев еще ярче

светилось небо и казалось жарче

                        47

вне тени этой сладостной. Пройдя

дверь в дом, я во времянку шел, нередко

там тетю Надю заставал. «Ах, детка,

приехал, мой ты сладкий…» Проведя

с ней несколько минут, я шел Серегу

будить, что в доме спал. Я заставал

его лежащим в комнате. «Вставай»,-

я говорил и стаскивал за ногу

его с кровати… Как-то, помню, раз

он приоткрыл свой чуть нахальный глаз

                        48

и засмеялся радостно, при этом

улыбку без передних трех зубов

мне показав. Я ощутил, каков

сей мир: он слишком низок, его метой

беззубый рот Сереги. Почему

я нравственно от брата отшатнулся,

как будто с его низостью столкнулся,

а не с изъяном, что ему в вину

нелепо было ставить?.. На футболе

он зубы потерял, но против воли

                        49

мне захотелось к мамочке, домой…

Сейчас я препарировал сей случай

по мере сил, чтоб уяснить получше

основу всякой этики, и мой

невольный вывод подтверждает мненье:

эстетика мать этики. Меня

смутила эстетически фигня

с зубами брата, и мое стремленье

к прекрасному, которого еще

не сознавал я сам, беря в расчет

                       50

простое воспитанье, в те мгновенья

поруганным явилось, в свой черед

я нравственно подавлен был, и вот

зависимость прямую в поведенье

моем вам предлагаю проследить…

Но, чтоб не углубляться в эту тему,

поскольку все разъято и систему

оставим для философов, служить

себя я призываю только музе,

с которой мы в расчетливом союзе,

                        51

что тоже, к слову здесь сказать, чуть-чуть

этически не очень-то корректно.

Одно лишь оправдание – в проекты

совместные, да и в начальный путь

пускались по любви мы… Что же делать,

коль, словно муж с женой, друг другу мы

порядком надоели, но умы

подсказывают нам, что это мелочь,

страшнее нам разрушить общий дом.

Порою ведь нам хорошо вдвоем.

                       52

Итак, о брате. Впрочем, все, пожалуй,

я вам сказал. Конечно, привыкал

к изъяну я его и замышлял

уже с ним вместе дерзкого немало.

Ну, например, залазили мы с ним

в пансионат, когда уже темнело,

чтоб в душе за стеклом увидеть тело

красивой девушки. Я помню, мы глядим,

забравшись на высокую маслину,

в окошко небольшое, выгнув спину,

                        53

и видим желтый свет под потолком

от лампочки, мелькание головок

прелестных женских, брат, поскольку ловок

он более чем я, уже влеком

задором, лезет выше. Я стараюсь

не отставать. Теперь уже по грудь

нам видно девушек. О боже! Как-нибудь

мне помоги увидеть… Я пытаюсь

залезть повыше… Но вовсю трещит

маслины ветка, кубарем летит

                       54

мой брат на землю, восклицает: «Шухер!»

Я скатываюсь вниз стремглав, бежим

от душевой через кусты, лежим

в траве ничком, и, ковыряясь в ухе,

рассматривает брат, присев потом,

царапины и ссадины на теле,

но мы в восторге оттого, что смели

увидеть то, что видели, и в дом

к бабуле я вернусь с двояким чувством:

страх пересыпан наслажденьем густо…

                        55

А между тем я в это время был

влюблен в девчонку, ту, что у колонки

я встретил в день приезда. Ее звонкий

веселый смех, когда, подняв клубы

мельчайшей пыли, проносился мимо

мотоциклист, а я ему вослед

кричал остроты, вызывал в ответ

дрожанье в сердце, и невыносимо

хотелось мне ее поцеловать.

Мы вечерами с ней, чтоб не скучать,

                        56

играли в бадминтон перед калиткой

двора на грунтовой дороге, что