Головнин сумрачно оглядывал улыбающегося Игоря.
— Я вроде в вытрезвитель не попадал. Вины за мной никакой нет. О чем говорить-то будете? — Но тут же внутренне чертыхнулся, будто оправдывается перед Сенькиным.
— О том и будем говорить: кормильца избили, в милицию попал. Надо же додуматься, а? — Голос Игоря начал звенеть, как с трибуны. — Не знаю, как там те, с которыми был, ты-то должен был сообразить. Каждое лето сколько шлем людей в деревню! Почему? Не хватает потому что механизаторов. И нам во вред… — Игорь, видно, почуял что-то неладное в поведении Головнина — тот сжался, как перед прыжком, — и сразу сбавил тон. — Тебе не повезло, понимаю, хоть бы чуть позднее попал — тринадцатая зарплата на носу… стимуляция, так сказать…
— Уйди, Сенькин, — поморщившись, сказал Головнин. — Уйди лучше и не дергайся, в лоб дам!
— Но, но! — Игорь отступил, но не потерял воинственного пыла. — Это можно избить тракториста, одного в доме, а я здесь на виду. Учти! И вообще…
Когда Игорь Сенькин говорил, что он «на виду», он вкладывал в эти слова более широкий смысл. Сколько он себя ни помнит, он все время был на виду. В школе аккуратно вымытый Игорек умилял взрослых степенным поведением, здравыми рассуждениями, и пусть некоторые бросят иногда, удивляясь, что этот мальчик родился без смешинки во рту, что с того: нужно выбрать старосту класса, у учителя невольно срывалось с языка: «Как вы, дети, если Игорек…» — и ребята, переглянувшись, тянули руки; кого «наметить» в совет пионерской дружины — как же, Игорек. Все это ему нравилось. Но особенно он полюбил бывать в больших, ярко освещенных и заполненных людьми залах — школа находилась в центре города, считалась образцовой, для особо торжественных случаев — конференций, праздничных собраний — подбирали самых достойных пионеров. Под гром барабанов они входили в зал, несли в президиум цветы и произносили приветствия. Самым звонкоголосым был Игорек.
Он и в институте уже с первого курса втянулся в общественную работу, причем положил себе за правило никогда не отказываться ни от каких поручений: участвовал, организовывал. Для серьезных занятий времени всегда не хватало, и самое неприятное, нехороший такой осадок, который у него остался от студенческой поры, — это время зачетов и курсовых экзаменов. Другой раз трудно было и определить, кто больше краснеет — студент за свои незнания или профессор за своего студента. Но все обходилось: с преподавателей тоже был спрос за состояние институтской общественной работы. Таким вот по распределению и прилетел он на завод. Направили его в цех мастером, там, мол, приглядимся, посмотрим, будет хорошо справляться с делами — дорогу не закроем. Игорь от такого назначения в восторге не был (хоть бы начальником участка, начальник — звучит), но роптать не стал, — тем более, как оказалось, работа мастера на этом не очень передовом предприятии сводилась в основном к тому, чтобы достать, обеспечить, и всё — детали, детали… А поди «выбей» эти детали! Придет в заготовительный, а там люди сидят — сами без работы, в домино дуются. Попробовал раз призвать бездельников к совести, стал произносить «прочувствованную» речь, так на него только посмотрели — ноги сами независимо от желания вынесли из цеха. Как бы все повернулось для молодого специалиста — неизвестно, но тут начались в комсомольских организациях отчетно-выборные собрания, а Игорь не зря все время был на виду. У Игоря Сенькина характеристика (в институте таковой запасся) — еще только к глазам поднесешь — слюна набегает, будто тебе тарелку с медом подсунули. Отметили! Выбрали! Уходил с завода, так и не успевшего стать ему родным, в приподнятом настроении. Тут уже была его стихия. Организовывал! Участвовать в делах приходилось меньше, разве только присутствовал на собраниях в качестве представителя, на диспутах, молодежных вечерах, в качестве наблюдателя. Все дни в хлопотах, но, если бы его спросили, в чем же конкретно заключается его дело, пожалуй, надолго бы задумался. Ну в чем? Ага, субботник организовал, он запомнился. Как-то «взрослая» организация, которая ведает зелеными насаждениями, обратилась за помощью: выручайте, ребятки, привезли деревца для посадки вдоль дороги, людей нет, погибнут деревца. Игорь отнесся сочувственно, обзвонил секретарей комсомольских организаций: от вас столько-то, от вас вот столько-то (в зависимости от количества людей в организации). Собрались, повтыкали деревца. Уже на следующий год кто-то, с кем был на субботнике (Игорь и не помнит теперь кто), спросил его: заметил ли, что многие деревца не отродились, надо бы, пока весеннее время, подсадить свежих. Игорь с упреком к нему, этому говорившему: «Да ведь мы же отчитались. Что же теперь, подсаживай — и опять отчитывайся: мол, так-то и так на той же самой дороге проводили субботник. Да ведь за „липу“ сочтут, отчет-то наш». Вот и запомнился субботник.
А время летит так быстро, года по-воробьиному скачут в горку. Игорь стал замечать — хлопотливость надоедать начала, подолгу утром стоял перед зеркалом, разглядывал появившиеся залысинки. По служебной лесенке все эти годы он продвигался, город быстро рос, и теперь он работал в новом роскошном здании, где почти у каждого был свой кабинет. Вот в этом кабинете он и подзадержался, комсомольский возраст вышел. Сам он ничего не предпринимал, ждал…
Какой-то очень ехидный человек раз появился в их здании, ходил из кабинета в кабинет. Что-то ему понадобилось. Справка, что ли? Ругался, что толку тут никакого не добьешься. А потом, не очень стесняясь, во всеуслышанье объявил: «Поглядите, сидят, ровно сычи, замерли, ждут не дождутся попасть на партийную работу». Игорь даже и не подумал на него обидеться. А как же иначе! Все-таки за эти годы опыт работы с массами накоплен, и немалый. Другой-то, со стороны, собрание как следует не проведет, не найдет нужной мобилизующей линии…
Но дальнейшее продвижение у Игоря Сенькина что-то застопорилось. Предложили ему снова пойти на завод.
На заводе, ничего не скажешь, встретили его уважительно, понимали, из какой он организации рекомендован. Одного только Игорь не знал: заводчане долго думали, куда человека пристроить. И вот попал он снова в цех, то ли техником, то ли каким наблюдающим. Оплату положили сносную.
Собрание проходило в обеденный перерыв в красном уголке, в большой комнате с рядами стульев и столов для игры в домино. Словно зная о собрании, явился к этому времени сменщик Олег Иванов. Олег худощавый, с нервным лицом, глаза у него немножко раскосые, и оттого, как на портретах больших мастеров, с какой стороны ни подойди, всюду они преследуют тебя. Олег заикался, особенно, когда был взволнован.
— Отлежался? — спросил Головнин.
— А-а! — Олег безнадежно махнул рукой. — Понимаешь, они, па-а-разиты, снесли Шадрина, ослабили все звено… Травмировали…
— Проиграли?
— Слу-учайно! Совсем слу-учайио. Не везет нашей Арине: не родит и не ро-о-дит. Хорошая поговорка, мне нравится. Что тут будет? — указал он глазами на Игоря Сенькина, уже стоявшего за столом, поджидающего, когда соберется побольше народу.
— Говорильня…
— A-а! Понятно. — Олег покорно сел рядом с Головниным. — Ты мо-ожешь идти, я ведь вы-ышел… Доработаю смену.
— Что ты вышел — вижу. Только, брат, не уйдешь, обо мне говорильня будет.
— Ну-у да! — удивился Олег. — У тебя вроде кры-ылья ангельские не вы-ыпирают…
Сенькин хозяйски стучал карандашом по столу, оглядывал наполовину пустующие ряды стульев.
— Начнем, — наконец возвестил он. — Остальные подойдут. Выходи, Головнин, кайся.
Сергей, не вставая, недобро ответил:
— Мне в чем каяться? Если у тебя есть что, выкладывай.
— Ты не своевольничай! — повысил голос Сенькин. — Ты выйди и расскажи, как попал в милицию. Шуточки ему!.. Не бойсь! Если поругаем — только на пользу. Если настоящий человек — исправишься. Не захочешь — поможем.
— Вот дает! — восхитился Олег. — Кра-а-сиво говорит. А ты выпил крепко, да? В милицию?