Алеша понял, что она упомянула Венькиного отца, дядю Мишу, молчание которого угнетает Веньку.

— Потаниха с радости с себя все готова была снять, — продолжала рассказывать тетя Нюра. — За такую весть чего не отдашь.

— Взял?

— Взял хлебушка да еще кой-что. На божье дело взял.

— Путаешь церковного архимандрита с цыганом, — обозлился Венька. — Тоже мне… Еще в церковь ходишь. Химандрит! — Венька безнадежно махнул рукой.

— Передаю, что сказывали, — обиделась на племянника тетя Нюра. — Больно вы до всего умны, ничему не верите.

— А ты не передавай глупые-то разговоры… Цыган им заливает, врет, что в башку придет, а они ему хлебушка, божья благодать…

Алеша не торопился домой и даже не подозревал, как его ждали.

Брат Панька служил в артполку стрелковой дивизии, которая в первый месяц войны формировалась в городе, в основном из местных жителей, коммунистов и комсомольцев. Заводы шефствовали над нею, пополняли вооружение, изготовляли запасные части к тягачам и автомобилям. За запчастями и была направлена машина автобатальона, и с ней приехал Панька. Одну ночь он мог побыть дома.

В первое мгновенье Алеша даже не сообразил, что за человек в военной гимнастерке, перетянутой ремнем, сидит на диване, — стриженный под нолевку, скуластый, щурит глаза и смеется. Особенно незнакомы были черные топорщащиеся усики. Бог ты мой, Панька, какой чужой с виду! Алеша от порога бросился было к нему, но что-то сдержало, наверно, эта незнакомость, появившаяся в брате, — и он ужо неторопливо подошел, протянул руку.

— Здорово!

Брат захохотал, подал свою. Рука жесткая, сильная.

— Какой серьезный-то! Аж боязно. — С Алешей Панька всегда говорил с подначкой, не изменил себе и на этот раз. — А я, тетеря, все тебя маленьким, тщедушным представлял. Запомнился ты таким, когда с матерью провожали меня. Как живешь-то? Как учишься?

— Живем, учимся, — уклончиво ответил Алеша. — Чего нам… Ты о себе давай, у вас интереснее.

— Да уж интересно, — опять хохотнул Панька.

— Может, и со мной изволишь поручкаться?

Алеша повернул голову к занавеске у кровати — сестра Галя расчесывала перед зеркалом влажные волосы. Редко-редко она вырывалась домой, чтобы помыться в бане, отдохнуть от казарменной жизни. И она сегодня показалась Алеше чем-то непохожей на прежнюю: и взгляд голубых глаз жестче, и лицо почужавшее, обветренное. А может, он и сам изменился, только не замечает этого? По-другому стал на людей смотреть?

Мать, хлопотавшая на кухне, ласково оглядывала то одного, то другого, она будто еще не верила, что в такое суматошное время судьба свела всех вместе.

— Что ты так долго? — сказала она Алеше. — Заждались мы.

— К Веньке еще заходил. Да, его тетушка от кого-то слышала, что война к лету кончится. Смешная такая тетка…

— Сам-то ты как считаешь? — спросил брат.

— Почему ты меня спрашиваешь? — обиделся Алеша: как и раньше, Панька не принимал его всерьез. — Мне неизвестно. Тебе лучше знать, когда она кончится.

— Ну, а все-таки?

— Все-таки… Если бы к лету, не было бы столько городов под немцами.

— Вот это верней, — согласился Панька. — Не дай бог, но, может, придется и тебе шинель примерять.

— Да что ты такое говоришь! — вскинулась мать. — Ведь отогнали от Москвы немца. И держите его. Неужто уж так плохо?

— Отогнали и понемногу дальше гоним. А он в другом месте идет напролом. Сила у него еще немалая.

Панька привез с собой продуктов из солдатского пайка. Мать бережно приняла мясные консервы, две аккуратно выпеченные буханки хлеба. Надолго можно было растянуть такое богатство, но ради сегодняшнего дня она не скупилась, ужин получился праздничный: тушеная картошка с мясом, оладьи из муки, которую ей дали женщины в деревне. Отвыкшему глазу странно было видеть на блюдце большую горку синеватого колотого сахара.

Ужинали уже при электрическом свете. Мать похвасталась, что пошивочная артель приняла ее на работу, надомницей, шьет солдатское белье. Дело не в заработке, хотя продуктовая карточка много значит в нынешнее время, — главное, она при деле, не считает себя бесполезной.

— Лучше не придумаешь, — одобрил Панька, он чувствовал себя главой семьи. — Потом Алешка пойдет на завод — все и ладно.

Панька замечал, что Алеша нет-нет да и глянет на его грудь, на гимнастерку, где обычно красуются награды. Усмехнулся:

— Не заслужил я орденов, братик, ты уж прости.

Алеша покраснел, а мать сказала:

— Живой — уже награда.

Черная тарелка репродуктора на стене никогда не выключалась, сейчас вдруг музыка оборвалась, объявляли воздушную тревогу. И почти тотчас завыли над городом сирены. Мать подошла к окну, проверила, плотно ли прилегает байковое одеяло, служившее вместо шторы.

— Хоть бы сегодня пропустил, — сказала она, опять садясь к столу.

— Неужто так часто? — удивился Панька.

— Редкий день, когда не налетают, а иногда и по нескольку раз, — заметил Алеша.

— И сюда падают бомбы?

— Случается. Больше-то пытаются на волжский мост и шинный. Там кругом зенитки. Такой тарарам устраивают, тут уж не до цели, бросают бомбы куда попало. Все поселки пожгли… В корпус, рядом с Венькиным… Крышу пробила, потолок у каморки, не разорвалась и вышла на улицу через стену, как сквозь масло. В землю зарылась. Смотрели, когда откопали. Большущая… Панька, а почему ни одного нашего самолета не видно над городом? Нету, что ли, их у нас?

— Где надо — есть.

— Вот как! Здесь, выходит, не надо? Летают, как у себя дома, и никто их не пробует сшибить. Я раз даже ихнего летчика разглядел, над железной дорогой летит и хоть бы хны…

— Но ты же сказал: зениток полно.

— А-а! Никогда не попадают.

— Но мост-то стоит! — уже рассерженно сказал Панька. Для младшего братика свой город — весь мир, ему просто не представить, какая жестокая схватка происходит на тысячах километров, сколько требуется людей, техники, чтобы стать на пути немцев.

— А у вас там летают наши самолеты? — повернулся Алеша к сестре.

— Где «там»?

— Ну, там, где вы на пустырях макеты заводских цехов строите?

От Алеши не укрылось, как сестра быстро взглянула на мать и мать заметно встревожилась, отрицательно качнула головой. Галя подумала, что о макетах ему рассказала мать, а он просто случайно услышал, как они шептались.

— Алешенька, это чушь, о чем ты говоришь. Я на трудфронте, роем окопы.

— Зачем они сейчас — окопы? — усмехнулся он. «Таится от брата: видно, считает, каждому встречному стану рассказывать». — Заводы перестали эвакуировать, значит, никаких боев не будет.

Галя несколько замешкалась, но ответила отчетливо:

— Нас не спрашивают — зачем. Роем и все. Разумеешь?

— Вполне.

Галя не хочет распространяться о своих делах, конечно, ей и нельзя, недаром везде висят плакаты: «Болтун — находка для шпиона». Но все-таки казалось: уж родному-то брату могла как-нибудь намекнуть, какая у нее опасная работа.

Ему все думалось, что другие люди заняты самым важным делом, чего не скажешь о себе самом. Панька вон был в битве под Москвой, последнее письмо присылал из Калинина, значит, участвовал в его освобождении от немцев. Галя с подругами рисковала собой, оберегая химический завод, продукция которого идет на нужды фронта, — очень важное дело. А что выпало на его долю? Ну, делали сначала детали для мин, а как выглядит заряженная мина — представления не имеет, сейчас учатся для будущей работы на заводе. Говорят, у вас все еще впереди. Жди, когда это впереди наступит, все значительное пройдет стороной.

Засиделись за разговорами допоздна. Галя, разморенная после бани и уставшая за день, ушла на свою кровать за занавеску и, видимо, сразу уснула. Мать постелила братьям на диване, приставив к нему табуретки и стулья, чтобы было свободнее. Легла и сама.

Алеше не спалось, чувствовал, что и брат не может уснуть, хотя утром чуть свет ему надо было уезжать.

— А там, на фронте, жулики есть? — неожиданно спросил Алеша.