переключиться с неспешного пенсионера на что-то
что отвлечет мои мысли, толкавшие чуть ли не в спину
бедного дедушку. Кроны деревьев собрали вниманье
взгляда, что просто блуждал. Мне на ум пришла мысль, что весна-то
скоро пройдет. Вон как быстро деревья покрылись листвою.
Вновь незаметно проходит весна. А ведь ждал ее все же.
Вспомнилось детство. В саду абрикос стоит белый-пребелый.
Эти цветы, что на ветках растут, изучаю с восторгом.
Да, любопытство иссякло. Теперь прозаичен и жалок
взгляд мой на мир. Красоту он улавливать мало способен.
Стук об асфальт деревянной клюки вмиг отвлек мои мысли
от элегических воспоминаний: то дедушка наземь
палку свою уронил. Он уже рассчитался, как видно,
ибо совал кошелек чуть дрожащей рукой в карман куртки;
хлеб же в пакете держал он другою рукою. Нагнулся
я и поднял его палочку, чуть подождал пока руку
освободит, ту, которой совал кошелек, после отдал
палку ему. Наконец-то черед наступил мой полбулки
хлеба купить. Продавщица армянка слегка улыбнулась
мне, как знакомому старому, - часто я здесь покупаю
хлеб или к чаю каких-нибудь сладостей. Нравятся чем-то
люди армянской наружности мне. Может быть, потому что
жил там, когда служил в армии. В Ленинаканском отряде
службу свою проходил, и Армения стала частицей
жизни моей. Много зрительных образов связано с этим
краем, который красив и суров. Ностальгия почти что
сердце сжимает порой, когда вспомню красивые горы,
что без единого деревца, только травою покрыты,
солнца восход, золотящий зубцы гор, туманы в долине,
лица ребят, пограничную нашу заставу, событья
полусмешные и полупечальные. Все таким милым
кажется мне и так хочется съездить в края те, увидеть
снова места, где провел полтора почти года, откуда
с грустью и все-таки с неким восторгом щенячьим уехал,
дембеля честно дождавшись, считая, что главное в жизни
ждет впереди, и все ближе оно, уже рядом. И, правда,
все так случилось, как я ожидал, без обмана все вышло,
только сейчас, вспоминая все это и глядя с улыбкой
в карие очи армянки, как в очи судьбы, - у судьбы же
темные тоже глаза, - понимаю, что все позади уж.
Что же, тем лучше. Та правда, что ныне со мною, милей мне,
чем те иллюзии. Нет, ничего не хочу возвращать я.
Впрочем, что значит иллюзии? Есть ли гарантия, скажем,
что и сегодняшний взгляд, очень трезвый, как кажется ныне,
лет через двадцать не будет мне полным иллюзий казаться?
Да и с чего взял, что ныне-то правда открылась, вчера же
полон иллюзий был? Может, в вчерашних иллюзиях больше
правды и истины, чем в прозябанье сегодняшнем. Может,
видел реальность вчера таковой, какова она в сути,
нынче же вижу тень тени и думаю - вот она, правда.
Правда лишь в том, что как лето сменяется осенью, зиму
вскоре сменяет весна, а весну опять лето, так людям
свойственна смена духовного облика, но вариантов
тоже не много у нас в обновленье духовном, примерно
столько же, сколько у времени года. Весною зовем мы
детство и юность, преклонные годы зимою зовем мы,
лето со зрелостью мужа сравнимо, а осень с горчайшей
зрелостью, в коей уже увяданье заметнее с часом.
Но ведь бывает и так, что весна в вашем сердце наступит
несколько раз. В пятьдесят, в шестьдесят лет, бывает, наступит
в сердце весна: то любовь разрушает всю логику жизни.
Будем же ждать мы любви, чтоб разрушить привычный круг мыслей.
ГЛАВКА ДВАДЦАТАЯ
Черного хлеба я взял полбуханки, что тоже в пакетик
был аккуратно положен армянкой, в пакетик, где фрукты,
хлеб положил, заодно и журнал в него сунул, сосиски
также, чтоб руку одну занимать лишь и двинулся дальше.
В арку войдя, увидал мужика, что мочился у стенки.
Блин, офигели совсем, среди белого дня. Ну и нравы.
Тут постоянно потеки и пятна на пыльном асфальте
от излияний столь частых, что скоро осядет в фундамент
дом этот старый. Поморщился я, но сказать что-то парню
счел западлом. Во дворе рисовали детишки мелками,
тоже ведь вырастут, станут мочиться у стенки, обпившись
пивом иль водкой. А нынче как взглянешь - такие милашки.
Впрочем, и в них дебилизм их родителей виден сквозь сладость
детского личика. Как бы хотелось сейчас ошибаться
мне на их счет. Дай-то Бог, чтобы выросли лучше, чем папы.
Возле подъезда подростки сидели постарше: ребята
лет восемнадцати, с ними девчонки. Они пили пиво.
Что-то бессмысленно глупое в юности есть. Не согласны?
Мимо прошел я, подъезд находился мой дальше, поднялся
по трем ступенькам к двери, код из чисел составили мне нужный,
двери открыл и вошел в освещенный подъезд. Наконец-то
лампочку кто-то вкрутил, утром не было лампочки. К лифту
вверх по ступенькам прошел, вызвал лифт и вокруг огляделся.
Снова в почтовый мне ящик газет насовали бесплатных,
я никогда их читать не беру, проходящие люди
их забирают, поскольку мой ящик почтовый открытый, -
писем не жду ниоткуда, единственно, что беспокоит,
чтоб не пропали счета телефонные, что присылает
мне АТС регулярно. Пока они не пропадали.
Эти счета находил иной раз уже возле квартиры,
видно, соседи заботливо их подбирали, втыкали
в щель между дверью и рамой дверной. Это очень любезно
с их стороны. Лифт подъехал, я сел и нажал свою кнопку.
Да, года три здесь снимаю квартиру, одно время, помню,
лифт не работал, как раз где-то после пожара в подвале;
год почти целый ходили пешком. А потом вновь включили.
То, что ходить приходилось пешком почти год на последний
в доме этаж, - я живу на восьмом, - мне понравилось даже.
Так, когда лифт вон работает, трудно себя уговором
как-то пронять, мол, полезно, старик, для здоровья. Когда же
ты перед фактом поставлен, что лифт не работает, силы
тут же находишь подняться пешком, а поднявшись, с приятной
мыслью войдешь в свою дверь, мол, размял мышцы ног хоть немного.
Много такого есть в нашей обыденной жизни, чего бы
если б лишились, то стали бы лишь здоровее и крепче.
Но посягать на успехи прогресса бессмысленно нынче,
все же считаю, что время придет, отказаться заставят
нас обстоятельства от неразумных излишеств прогресса.
Лифт - не излишество, в скобках замечу. Чуть-чуть о другом я.
Жалко природу, что мы истребляем в погоне за благом.
Ключ от квартиры достал еще в лифте и стал дожидаться,
взгляд устремив в потолок, когда лифт остановится. Теплый
ключ на брелке я в ладони зажал. Потом вспомнил про то, что
градусник есть на брелке, посмотрел, сколько градусов было
в брючном кармане, где ключ и брелок находились, - всего-то
плюс восемнадцать. На улице же где-то десять примерно.
Этот брелок подарила мне Ира, когда возвратилась
с Борей из Франции... нет, из Израиля, точно, оттуда.
Крест золотой привезла мне еще, что на гробе Господнем