<tab>— Любишь? — Давид в изумлении даже попытался развернуться лицом к психу. — А я? А меня не нужно спросить?

<tab>— Не нужно! Если я буду спрашивать, жизнь пройдёт! М-м-м… Просто такая… м-м-м… — И засовывает третий палец.

<tab>— А-а-а! Мне больно! Ах ты, сволочь! Как больно! Любит он! Чтоб ты сдох со своей любовью!

<tab>Голиков замычал мелодию громче. Потом вдруг прекратил растягивать парню задний проход и стал целовать ему спину, гладить ноги и массировать свой уже давно оживший член. А Давид обессилел, выдохся окончательно, он только повторял вместо Тошеньки, как бы озвучивая его мычащую минусовку:

<tab>— Просто такая сильная любовь…

<tab>Тошенька схватил пакетик презерватива, разорвал зубами и как-то судорожно, суетливо, не сразу раскатал резинку по своему орудию.

<tab>— Просто такая сильная любовь…

<tab>Опять засунул пальцы в задницу, пошевелил ими, Давид опять выгнул спину.

<tab>— Про-сто та-ка-я сильная лю-бовь…

<tab>Голиков стал тереться твёрдым торчащим членом о бёдра, о ягодицы парня, он наконец заткнулся, только пыхтел, но Давид упорно повторял, чеканя:

<tab>— Про-сто та-ка-я силь-на-я лю-бовь…

<tab>Насильник обхватил прорезиненную головку и надавил на анус, сильнее, сильнее, и у самого гримаса на лице то ли от боли, то ли от торжества.

<tab>— Про-сто та-ка-а-а-а… ма-ма! Вот така-а-а-я, лю… ненавижу-у-у… больно! Невозможно! — у Давида вдруг прорезался голос, как будто специально, чтобы помочь ему, чтобы через горло выходила боль. А Голиков опёрся руками о спину и долбил, долбил — и не мог кончить, на лбу пот, а в голове хаос и навязчивая мелодия из лёгонькой песенки про непонятно что почти культовой группы. Он и не замечал, что тело Давида расслаблено, вихляется в такт его движениям без сопротивления, и глаза его мёртвые, и хоть рот и открывается, но уже ничего не произносит. Словно парень отключился: вырубили звук, погасили свет, отключили боль, стёрли все эмоции.

<tab>Голиков никогда не кричал, не матерился, не разговаривал во время секса. Он отдавался ему всей своей меринской страстью, не замечая ничего вокруг. А на пике терял на мгновение сознание и наполнялся нежностью до кончиков ушей, до нехватки места в лёгких. Нежность всегда была после, а не до. Так и сейчас. Насильник упал на Давида, вышел из него, заметив, что презерватив в крови. Обнял парня правой рукой и поцеловал в ухо:

<tab>— Мой, сучёныш, — ласково улыбаясь, сказал он. — Всё было не зря. Я всегда знал, что ты тот, кто мне нужен. Не плачь, это потому что в первый раз. Потом будет приятно.

<tab>— А будет «потом»? — очень тихим шёпотом выдавил из себя Давид.

<tab>— Конечно! Просто такая сильная любовь… Это она!.. Ты ещё не знаешь… — засыпая, бормотал Антон. Он блаженно улыбался и вяло теребил волосы своего «любовника». А Давид не мог заснуть, но и не двигался и даже не моргал. Смотрел в лицо своего насильника вмиг повзрослевшими глазами не меньше часа. И перед тем, как найти в себе силы отвернуться, твёрдо сказал:

<tab>— Это не любовь, я знаю, это не она…»</i>

<tab>

______________________

<tab><i>* «Просто такая сильная любовь», песня гр. «Звери» (Р. Билык, 2001)</i>

========== — 9 — ==========

<tab>

<tab>

<i><tab> «Заметила даже Лидуля.

<tab>— Давид, ты не заболел? Антон, ты лучше знаешь — что с ним? Уже неделю мальчик серый, и глазки совсем потухли. Или ты влюбился? — закончила она игривым тоном.

<tab>— Ага, ма, это любовь! — под стать ей продолжил псих.

<tab>— И кто эта девочка? — наивно спросила Лидия Еремеевна.

<tab>— Ма, что сразу девочка-то? Может, это любовь к школе, к малой родине — нашему городу, к нашей семье, — цинично развивал тему Антон. — Есть, в конце концов, кошки-собаки, ну или мальчики…

<tab>— Ну, не хотите говорить, не говорите, — быстро потеряла интерес к разговору Лидуля. Она всегда быстро теряла интерес. Начала учить иврит — надоело через неделю, занялась йогой — наскучило за три занятия, завела себе второго сыночка — устала уже на второй день, передав все права на него своему первому отпрыску. Женщина положительная, но непостоянная…

<tab>А Давид действительно ходил серый: тусклый взгляд, синюшные губы, серые тени под глазами, опущенные плечи, шаркающая походка, да и движений минимум. Парализован при общем здоровье. Аппетита нет, размазывает по тарелке кашу или сортирует вилкой еду. Во дворе с собаками не играет. Илье не звонит и на его звонки не отвечает. Вообще из дома не выходит. Даже «мил человек», однажды увидев его внизу, спросил:

<tab>— Что-то случилось?

<tab>— Нет, всё отлично.

<tab>Не хватило сил съязвить, ответил спокойно, без иронии, без чувств, без настроения. Их просто не было: чувств и настроения. Он осознавал, что умирает как личность. Организм живёт и ощущает боль, но личность ничего не ощущает, её как бы нет. Не было сил злиться и жалеть себя.

<tab>Так стало, конечно, не сразу. После той ночи его «я» ещё было живо, его лихорадило и колотило, оно изливалось слезами и даже бранью. На следующее утро Антон ворвался в душ, выбив дверь, потому что услышал вой. Отхлестал Давида по щекам, выволок голого, вытер сам, заставил выпить успокоительного и запретил чинить замок на двери в ванную комнату. Понимал ли Антон причины той истерики? Конечно, понимал. Но отказываться от своих намерений не собирался — уже через два дня он изнасиловал мальчишку ещё раз. В этот раз сопротивления было меньше, но боли столько же.

<tab>В первый понедельник июля Антон убил все надежды Давида вырваться из этого опостылевшего дома хотя бы в связи с тем, что он окончил школу и осенью ему будет восемнадцать. За обедом, когда Давид давился гречкой под тотальным присмотром своего насильника, редкий гость в доме — Юрий Владимирович — вдруг поинтересовался, где Давид («как бы сын») будет учиться дальше.

<tab>— Я хотел ехать в Пермь, в фармацевтический… — робко ответил «как бы сын».

<tab>— Это с Бархатовым, что ли? — тут же взвился Антон. — А меня ты спросил? Никаких «пермей». Если хочешь учиться, то только в наш вуз, вон на экономический, я тебе заодно помогу, чем смогу. А Илюха и без тебя справится. Ишь, удумал!

<tab>— А что? — неожиданно высказал своё мнение Юрий Владимирович. — Фармацевт — это хорошая профессия. Опять же целевое можно оформить и на бюджете учиться, а на твоём экономическом нет бюджета. — И сразу стало понятно, о чём беспокоится отец семейства.

<tab>— Так, па, я сказал, где он будет учиться? Значит, так и будет! А твоему Илюхе я сам скажу, чтобы отваливал по-хорошему. Ты никуда не поедешь! Неужели не ясно?

<tab>Гречка с котлетой встали поперёк горла. Давид начал кашлять, да так сильно, что слёзы из глаз. Испортил всем аппетит… Именно после этого разговора воля к жизни была сломана, он откашлял её вместе с гречкой. Стало всё равно: кто он, зачем он, за что его так, когда это кончится, как отомстить, кто может помочь? Не хотелось мстить, чего-то ждать, с кем-то дружить, бороться, мечтать, жить. Давид превратился в бездушную куклу, которую поднимают, кормят, пытаются расшевелить, наказать, целуют, переодевают, укладывают спать и трахают. Да, он не просто кукла, он — резиновая кукла из секс-шопа. Правда, рот всегда закрыт, но в остальном… Большую часть времени он лежал либо у себя, либо у Антона, либо в пати-комнате и безмозгло смотрел в потолок, ничего не читал, музыку не слушал, телек не смотрел и даже не двигался. Полная апатия.

<tab>Антона это бесило, он принимал меры: шутил, щекотал, бил, волок под холодный душ, возил на озеро показать красоту, заставлял принимать лекарство, пробовал напоить водкой и даже повёз его к Бархатовым, чтобы парень попрощался с другом, который уезжал подавать документы в разные вузы. Сам трындел с Максом, а Давида втолкнул в комнату к изумлённому Илье.