Я открыл Пете дверь. Он сделал мне выговор за мою излишнюю осторожность. На самом деле ему просто досадно, что такой важный человек стоял перед закрытой дверью.

- Суп будешь? - спросил я угрюмо.

- Да.

Через несколько минут суп сварился. Я позвонил по телефону Андрею, чтобы он закрывал театр на ключ и шёл ужинать.

Петя скрылся в уборной. Я уже сказал, что он подражает Васильеву. Помню, на первом курсе он подражал внешности нашего Николая Пафнутьича. Для чего отрастил профессорскую бородку, как у того. Видимо, искал его благоволения. Заискивал он, правда, тогда перед всеми педагогами, потому что его положение на курсе, повторюсь, было зыбким. Он догадывался об этом и трусил. Заискивал он даже перед некоторыми студентами, в частности, передо мной. Бывало, встанет с папироской в руке в холле третьего этажа, в проходе, ведущем в мужской туалет, и глазами спаниеля глядит на вас сквозь оправу очков: я хороший, возьмите меня в работу, ободрите меня. Он очень хотел, чтобы его не выгнали. Иной раз не знаешь, как отойти от него, не сказав какой-нибудь ничего не значащей глупости.

Я сочувствовал ему и на втором курсе стал помогать: работал с ним над его отрывками. Мне не хотелось, чтоб его выгнали.

6.

Мы славно поужинали втроём. Я разговаривал только с Андреем, но под конец трапезы раздобрел и заговорил и с Петей. Потом Андрей ушёл на вахту, а я стал мыть тарелки. Петя опять скрылся в уборной. Я хорошо к нему отношусь, так же как и ко всем, но он изменился в сторону беспочвенного ощущения собственной значимости, как я уже сказал. Вот и сейчас, сбежал в туалет, чтобы не мыть посуду. Изо дня в день за ним прослеживается прижимистость и высокомерие: он редко вносит в общий ужин свой пай, а если вносит, то обычно только хлеб; готовить для других избегает и посуду после себя не спешит мыть, надеясь, что это сделает другой, а он в это время будет разглагольствовать об искусстве или Боге. Или прятаться в туалете, как сейчас. Иногда это выводит меня из себя, и я напоминаю ему о негласной этике. Тогда он молча выполняет требование, но чаще мне легче промолчать и всё сделать самому. Как и поделиться пищей. Мне неприятно не владеть своими инстинктами или даже справедливым негодованием. Вот и сегодня вечером, едва Петя вошёл, как алчность колыхнулась в моём сердце, - ведь на третью порцию я не рассчитывал, - но я быстро справился с нею.

Петя вышел из туалета и сел на диван, стоящий тут же в холле, помолчал, наблюдая за моей работой, - я повторно заваривал чай, - и проговорил:

- С Петровичем собираюсь кино снимать.

- Да ты что? – я затрепетал, так как, должен признаться, снимать кино – моя мечта. – Что за фильм?

- По рассказам Генриха Бёлля. Петрович предлагает.

- Петрович, это тот оператор с бородой, у которого мы были дома?

- Да.

- У него всё ещё есть 16-ти миллиметровая камера и чёрно-белая пленка?

- Да.

- А что за рассказ? О чём он? – спросил я взволнованно и подумал, что жаль, что за дело берётся этот туповатый Петрович.

Меня с ним познакомил Петя прошлым летом. Мы хотели втроём снять короткометражный фильм, но я не сумел с Петровичем договориться. Он мне показался упрямым, ограниченным человеком, скучным собеседником. Быть может, я ему показался таким же. Впрочем, мы расстались хотя и холодно, но любезно. Вдруг в этот раз удастся договориться. Вот бы ввязаться в их компанию!

- О чём рассказ? - повторил я вопрос.

- Я не помню, - мой товарищ замялся, видимо, не читал его, и ему было стыдно признаться.

- Давай я ввяжусь в ваше предприятие, - выпалил я вдохновенно.

Петя обрадовался:

- Конечно! Давай!

Я был уверен, что он согласится. В институте все педагоги возлагали на меня большие надежды, говорили, что у меня талант. Петя был свидетелем моих успехов, я был для него авторитетом, тем более, что я взял его под покровительство, как уже сказал, и работал в его студенческих режиссёрских отрывках в качестве актёра. При этом он мне часто передоверял режиссуру. То есть свою работу. Вот и сейчас, думаю, он не решился бы самостоятельно, без меня, начать снимать кино. Тем более, что он даже не читал рассказа Бёлля. А уже хотел снимать. Видимо, он мысленно уже решил опереться на меня.

Поскольку мы оба пока не читали рассказа, то стали мечтать, какие сюжеты годны для будущего фильма. Я сказал, что раз фильм немой, то неплохо бы снять эксцентрику, комедию. Петя держался мнения, что не стоит из-за такого пустяка, как отсутствие звука, оглупляться и надо снимать серьёзную вещь. Я подумал, что серьёзной вещью будет у него какая-нибудь многозначительная глупость или нелепость, а вслух сказал, что надо исходить, прежде всего, из того, что мы имеем. Отсутствие звука требует от нас минимизировать диалоги, усложняет художественную задачу. А задача в любом случае в том, чтобы донести с наибольшей полнотой и ясностью то, что мы возьмём себе за труд выразить. Не надо об этом забывать. Поэтому недостаток – отсутствие звука – можно обратить в достоинство, если не пренебрегать этим и, более того, исходить из этого. Петя, выслушав меня, предложил сначала подумать о философии и метафизике будущего фильма. Мне это казалось странным – думать о метафизике, не имея сюжета. Поэтому я сказал:

- Сейчас нужно думать не о философии, которой мы наполним фильм, а о крепком сюжете, необычной истории, пусть даже не комедийной, но способной сконцентрировать осмысленную энергию.

В глубине души я думал, что возможен и путь, обозначенный Петей, но я не чувствовал в себе необходимых для этого духовных сил, а Пете было невдомёк, что для этого нужны особые силы, он не ведал их. Когда он говорил «духовность», то смотрел в небо, открывал рот и запрокидывал мечтательно голову, в то время как следовало бы опустить голову, прикрыть веки и вглядываться внутренним взором вглубь своей души.

Одним словом, разногласия охладили слегка наш творческий пыл, - Петя уже видел наш будущий фильм в виде какого-то условного искусства, как балет, в то время как я доказывал, что кино искусство безусловное, - но я всё же надеялся, что в дальнейшем, ловко маневрируя, сумею отстоять себя, не задевая особенно самолюбия моего товарища, которое у него непомерно выросло.

Глава пятая

1.

Сегодня, когда я от нечего делать разглядывал театральную афишу, мне взбрело на ум пойти в театр. В какой? Я выбрал театр, где главным режиссёром Порожний.

За пять лет, что нахожусь в Москве, я очень мало ходил в театры. Мне скучно в них. Более того, они меня удручают. Но я люблю театр. В своей жизни я видел несколько великих спектаклей, которые убеждали меня, что театр - высокое искусство. В театре же Порожнего можно найти всё - взрывы, фейерверки, падающие столы, голые женские груди, нельзя только найти искусства. Поэтому, будучи студентом, я избегал ходить на премьеры мастера, на которые, как один из учеников Порожнего, я должен был ходить. Если же избежать не удавалось, то глядя на сцену, где играли знаменитые артисты, я говорил себе: скажи честно, ты хочешь в этом участвовать? И каждый раз отвечал себе: нет. Я не хочу тратить на это жизнь.