Однако большинство жен нервничало. Одна женщина так боялась тайком пронести передачу, что натурально тряслась. Мне пришлось сделать это вместо нее. Она осталась снаружи с детьми, а я пронесла её передачу.

Я подложила её вещи к моим и вошла внутрь. Женщина едва не расплакалась, опасаясь, что меня поймают. Когда я вошла, то посмотрела, что же она принесла. Я не могла поверить своим глазам. Пакетик женьшеневого чая, баночка с кремом для бритья и лосьон после бритья. И из-за этого она тряслась.

Я приезжала в тюрьму к восьми часам утра. Я будила девочек в три утра, собирала их кукол, одеяла, подушки, лекарства и ехала шесть часов по шоссе.

Я старалась прибыть в Льюисбург как можно раньше, чтобы после долгой поездки провести все десять часов с Генри до того, как вернусь домой. Но как бы рано я ни приезжала, десятки жен и детей уже выстраивались передо мной в очереди. Дни посещений походили на огромные семейные пикники.

Жены наряжали детей и приносили еду вместе с семейными альбомами для мужей. Вокруг нас разгуливало двое заключенных с полароидами в руках - один из них был военным, шпионившим на русских, а второй - грабителем банков - и брали они по два доллара за фотографию.

Наконец, в декабре 1976-го года, спустя немногим более двух лет, Генри перевели на ферму. Это было словно манной небесной. Так стало проще тайком проносить большее количество товара.

Поскольку он с утра до ночи работал на ферме, то мог свободно передвигаться за пределами тюрьмы почти безо всякого надзора.

Генри обычно говорил, что ему необходимо проверить проволочное ограждение и встречал меня на задворках фермы. Тогда-то я и начала набивать спортивные сумки едой, спиртным и наркотиками.

Одна из жен, чьи мужья сидели с Генри, высаживала меня с двумя сумками у обочины узкой грязной дороги. Сумки надо было брать черные, поскольку один из охранников жил неподалеку и имел обыкновение смотреть из окна в бинокль.

Когда меня высадили в первый раз, я страшно нервничала. Я осталась одна посреди темной проселочной дороги. Я прождала в темноте пять минут, но они показались мне вечностью. Я не зги не видела.

Затем меня кто-то внезапно схватил за руку. Думаю, я до небес чуть не подскочила. Это оказался Генри. Он был одет во все темное. Он схватил сумки и одну за другой передал второму парню.

Затем он взял меня за руку, и мы направились в лес. С собой у него была бутылка вина и одеяло. Было страшно. Поначалу я нервничала, но вскоре успокоилась. Я не занималась с ним любовью два с половиной года.

На первых порах в Льюисбурге Генри порядком злился на Карен. Она приходила в дни посещений вместе с детьми и ворчала о деньгах.

Она твердила о том, что множество парней не платят по старым счетам "Сьюита". Карен жаловалась, что друзья ссылаются на бедность, а разъезжают на новеньких машинах, в то время как ей приходится стричь по вечерам пуделей.

Насколько Генри мог понять, Карен не постигала факта, что когда гангстер отправлялся в тюрьму, он переставал зарабатывать. Все ставки и долги списывались.

Неважно о чем говорили в фильмах, друзья гангстеров, бывшие партнеры, должники и бывшие жертвы жаловались, лгали, уворачивались и прятались, но не платили по долгам парню за решеткой, а тем более его жене. Если хочешь выжить в тюрьме, следует научиться зарабатывать за решеткой.

В течение двух лет Генри зарабатывал от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц с продаж спиртного и марихуаны, которые тайком проносила Карен.

Когда Генри наконец получил свою работу на льюисбургской ферме, его контрабандные операции (которые помимо Карен уже включали в себя нескольких охранников) существенно разрослись. Теперь он мог встречать Карен с ее сумками, полными спиртного и наркотиков, у проселочной дороги пару раз в месяц.

Но это вовсе не значило, что Генри начал сколачивать приличное состояние. У заключенных вроде Генри заработанные в тюрьме деньги долго не задерживались.

Почти вся прибыль Генри шла к Карен, охранникам и руководству тюрьмы, которое позволяло ему вести дела. В обмен на взятки Генри был защищен от привычных опасностей тюрьмы, и ему позволялось сохранять свое относительно комфортное пребывание в тюрьме.

Генри почти не приходилось жаловаться на плохое обращение. Он не был ограничен стенами тюрьмы, сам выбирал своих сокамерников в общежитии, его питание намного превосходило тюремную еду, он неограниченно мог пользоваться кабинетом и телефоном заведующего фермой, а весной и летом надзор за Генри был столь минимален, что он мог сводить Карен на пикник в лес.

Как-то раз Карен с Генри даже обожглись о ядовитый плющ. Иногда, когда Генри удавалось на время выскользнуть, они сбегали на несколько часов в ближайший "Холлидэй-Инн". Но Генри по-прежнему находился в тюрьме строгого режима, и все шло к тому, что он будет вынужден провести в ней как минимум два с половиной года, до июня 1978-го, когда, наконец, получит право на досрочное освобождение.

Генри провел на ферме ровно восемь месяцев, прежде чем впервые понял, что сможет выбраться из Льюисбурга законным путем.

В августе 1977 года Генри прознал, что Дж. Гордон Лидди, арестованный участник Уотергейтского скандала [28], который содержался в пятнадцати милях от Льюисбурга в Алленвудской исправительной колонии общего режима, объявил голодовку. Поначалу это был всего лишь слух; Генри узнал об этом от водителей, доставлявших молоко из Льюисбурга в Алленвуд.

Оказалось, что Лидди удалось уговорить шестьдесят "белых воротничков" и коррумпированных политиков последовать его примеру. Генри также узнал, что спустя пару дней после этого недоразумения Федеральное бюро тюрем решило перевести Лидди вместе с шестьюдесятью участниками голодовки.

"Стоило мне прознать про возможные переводы, как я незамедлительно взялся за дело. Я понимал, что если из Алленвуда собираются перевести шестьдесят человек, то в колонии окажется шестьдесят свободных камер.

Я хотел любыми средствами попасть в одну из этих камер. Для меня Алленвуд в сравнении с Льюисбургом, где я себя и так неплохо чувствовал, будет почти свободой.

Я связался с Карен и наказал ей незамедлительно начать обзванивать знакомых в Федеральном бюро тюрем. Я сказал ей:
- Не пиши письма, звони!
Я наказал ей связаться с Микки Бёрк, чтобы та попыталась перевести сидевшего в Атланте Джимми в Алленвуд.

Попади мы в Алленвуд, считай, мы там как у себя дома. В системе Федерального бюро тюрем Алленвуд считался загородным клубом. Никаких стен. Никаких камер. Как летний лагерь для нашкодивших взрослых. Там были теннисные корты, тренажерный зал, беговые дорожки, поле для гольфа с девятью лунками, и, конечно, что слаще всего, крайне либеральные и облегченные реабилитационные программы.

Как я и подозревал, спустя неделю после начала голодовки в Федеральном бюро тюрем решили, что уже по горло сыты мистером Лидди и его дерьмом.

Они загрузили шесть автобусов парнями, объявившими голодовку, мистера Дж. Гордона Лидди в первую очередь, и отправили сорок из них в Льюисбург, а еще двадцать тупых ублюдков в Атланту, где мусульмане и арийское братство [29] резали друг друга из-за пончиков.

Через несколько дней администрация начала переправлять заключенных из Льюисбурга в Алледвуд, но моего имени не оказалось в списке. Когда я справился в администрации, мне сказали, что я не попал в список по причине того, что мое дело помечено грифом "Организованная Преступность".

Кто-то сказал, что это из-за того, что я повредил запястье, играя в софтбол, а в Алленвуде не хотят принимать травмированных. Это бесило. Я считал, что все устроил, а они тут переводят других, а не меня. Карен звонила в Вашингтон, должно быть, раз двадцать. Все напрасно.