Одно было ясно: в тот день, когда Фьямма встретила Давида, сердце ее разбилось пополам.

Фьямма решила ждать, надеясь, что время расставит все по своим местам, но шли дни, а она лишь все больше запутывалась И тогда Фьямма решила действовать.

Она приняла решение однажды утром, когда спешила на работу, борясь с ветром, который дул с такой силой, что едва не отрывал Фьямму от земли. Когда, войдя в свой кабинет, она посмотрела в зеркало, то увидела, что волосы у нее спутаны так же, как в те далекие дни, когда она, познакомившись с Мартином, две недели прожила с ним на пляже.

Фьямма надела халат, села за стол, открыла один из ящиков и начала искать в нем какую-то папку. И вдруг из-под бумаг выскользнула раковина. Старая, потускневшая.

На Фьямму волной нахлынули воспоминания о юности и первой любви. Она совершенно забыла об этой раковине, столько лет лежавшей у нее в столе. Фьямма положила раковину себе на ладонь. И сразу ожили нежные слова и поцелуи, смех и радость, непоколебимая уверенность двадцатилетних в том, что они встретили свою единственную любовь, которая наполнит радостью каждый день их жизни. Она хотела отогнать воспоминания, но вместо этого почему-то поднесла раковину к уху и долго слушала шум волн, набегавших на берег и с шипением отползавших обратно, оставляя за собой хлопья пены. В памяти Фьяммы сверкнула зеленым блеском рыбка, которую Мартин сфотографировал в те времена, когда они вместе охотились за прекрасным, в чем бы оно ни проявлялось. Фьямма прозвала его тогда "охотником за душами" — на каждой фотографии можно было увидеть душу попавшего в объектив предмета или существа. Даже в узлах веревки, которой привязана старая лодка, Мартин умел увидеть глубокую печаль. Он был уверен: в каждом предмете таится жизнь. Однажды они наткнулись в старой книжной лавке на японскую книгу, в которой говорилось о "ваби-саби" — своеобразной эстетике, даже можно сказать, философии, в основе которой лежало представление о субъективности понятия кра-соты, и потом они проводили целые вечера, отыскивая эту самую красоту, затаившуюся в самых, казалось бы, непривлекательных предметах. Много лет подряд Фьямма фотографировала небо, пытаясь уловить душу формы. И уловила. Она заполнила фотографиями голубого космоса "большой небесный альбом", в кото-ром было такое разнообразие фигур, что в это трудно было поверить. Но Мартин верил: он сам видел все это на небосводе. Как счастливы они были тогда! И сейчас, держа на ладони раковину, Фьямма спрашивала себя: куда ушло то время и то счастье? Воспоминания всколыхнули в ней былую любовь к Мартину, что, в свою очередь, заставило вспыхнуть с новой силой и чувство к Давиду.

Звонок секретарши, предупредившей о приходе первой пациентки, вернул Фьямму к действительности. Она положила раковину на стол и отыскала в ящике нужную папку. Потом пригласила пациентку.

Это была Илюсьон Олоросо. Ей было за сорок, и она страдала хроническим пессимизмом. Даже если на улице светило солнце, она утверждала, что скоро пойдет дождь. Если ей случалось засмеяться, то уже через минуту она уверяла, что смех ее не к добру и скоро придется ей горько плакать. Если у нее что-то хорошо получалось, она говорила, что ее ждет за это наказание. Если кто-нибудь ее хвалил — значит, хотел сглазить. Все, что ее окружало, несло ей беду. И сейчас, когда Гармендию сотрясали порывы ураганного ветра, от которого здесь давно отвыкли, Илюсьон Олоросо впала в депрессию еще более сильную, чем обычно. Она была увешана амулетами, а в ее сумочке лежало множество изображений святых. У нее было столько разных талисманов, что в один прекрасный день она могла пасть жертвой несогласия тайных сил, заключенных в лапке кролика, клыке игуаны, раздвоенной косточке белой курицы, волосе слона, кристалле кварца и разных камнях. Она постоянно чувствовала усталость, горбилась, но приписывала свое состояние невезению. Потому что жизнь ее была наполнена ею же самой выдуманными неудачами, которые постепенно начинали превращаться в неудачи реальные — когда человек чувствует себя неудачником, несчастья так и валятся на него.

Фьямма хотела заставить Илюсьон почувствовать еще больший страх — она была уверена, что человеку, чтобы обрести силы для борьбы, нужно ощутить себя в крайней опасности. Она знала, что страх побуждает человека к действию. Вот уже несколько недель Фьямма работала над тем, чтобы страх пациентки достиг своего предела, но пока безрезультатно.

В тот день с Илюсьон Олоросо случились, по ее словам, ужасные вещи: сначала она рассыпала соль за завтраком, а потом увидела, что зеркальце в ее пудренице разбито. Еще ей перешла дорогу черная кошка, затем пришлось пройти под лестницей, а в довершение ко всему у нее зонтик раскрылся в доме. Все предвещало неминуемое несчастье.

На самом деле причиной пессимизма Илюсьон было то, что ужасная катастрофа, которую она уже столько времени предрекала и которая оправдала бы Илюсьон в глазах окружающих, подтвердив ее правоту и ее пророчества, все никак не происходила.

Выслушав пациентку, Фьямма вдруг подумала, что она, возможно, не так уж и неправа: что-то нехорошее вскоре действительно должно произойти. Она посмотрела на свои руки: пальцы все еще были в трауре по бабочке. Фьямма задумалась, вспомнив принятое ею болезненное решение.

День выдался долгий и скучный. На улице выл и свистел ветер, и когда Фьямма открыла окно, чтобы впустить прилетевшую с новым посланием Апассионату, бешеный порыв ветра отшвырнул голубку так далеко, что Фьямма потеряла ее из виду. В тот день погода не благоприятствовала почтальонам.

Фьямма вышла на улицу. В мыслях у нее царила полная неразбериха. Воспоминания об их с Мартином прошлом разрывали ей сердце, но и мысль о расставании с Давидом вызывала почти физическую боль. Это было слишком. Столько ей не вынести.

Но впереди ее ждало веселье и одновременно печальное зрелище.

Улицы Гармендии-дель-Вьенто были освещены тысячами фонариков, фонарей и свечей — в эту декабрьскую ночь всегда устраивалась иллюминация в честь Пресвятой Девы, и жители города, несмотря на холодный пронизывающий ветер, высыпали на улицы и на балконы, чтобы заполнить их весельем и светом. Фьямма чувствовала себя чужой на этом празднике, и ей стало еще грустнее — когда ты печален, чужая радость не заражает тебя, а лишь усиливает ощущение собственного несчастья. Фьямма почувствовала, что плачет. Кругом царило веселье, а по ее щекам текли слезы. Рядом хохотали детишки.

Они были одеты в карнавальные костюмы — черти, скелеты, вдовы — и несли с собой чучело Старого Года, которое вместе изготовили специально для этого дня: напудрили ему лицо до самых ушей, нарядили в старую рваную одежду, нахлобучили на голову дырявую шляпу, сунули в рот сигару. Чучело по традиции сожгут на большом костре в полночь тридцать первого декабря. Стуча мараками, дети окружили Фьямму — она оказалось в центре танцующего круга. Одна из девочек, одетая "черной вдовой", приблизилась к ней и рукою чучела стала вытирать ей слезы. Фьямма улыбнулась девочке, достала из сумочки банкноту и положила в протянутую ей шляпу, в кото-рой уже позванивали монетки. Так она избавилась от "смерти" — в тот невеселый день Фьямме только ее и не хватало.

В детстве она очень любила эти праздники — запах хвои, фейерверки, новые игрушки, сласти и другие радости Рождества. Но сейчас Фьямму ничто не радовало. Вокруг звучали рождественские гимны, перекрываемые звучащими через громкоговорители зазыв-ными объявлениями больших магазинов и маленьких лавок, звенели колокольчиками "Папы-Ноэли", сновали торговцы лакомствами — ив сердце Фьяммы то оживали счастливые воспоминания, то вновь разрасталась тоска, оттого что ее горести были бесконечно далеки от всеобщего праздника.

Когда Фьямма поднималась по лестнице в свою квартиру, к горлу вдруг подкатила горячая волна и она едва не задохнулась. Она и сама не могла бы объяснить, что с ней происходило — вспомнила ли она детство и мать, жалела ли о том, что матери сейчас нет рядом, или подумала о своих отношениях с Мартином и о скором разрыве с Давидом? Фьямма снова расплакалась.