— Добрый вечер, мадемуазель.
— Правда, она у меня красавица? — спросил Паскаль.
— Ну конечно, месье.
Голоса домочадцев едва долетали до Кадиса. Он больше не мог здесь оставаться. Самый чудовищный из его кошмаров сбывался наяву. Художник метнулся к бару. Чтобы справиться с собой, ему нужно было выпить, почувствовать, как по венам струится алкоголь. "С тобой все кончено, — произнес он сквозь зубы. — Все кончено, идиот ты несчастный. Ты безнадежно стар". Разговаривая с самим собой, Кадис наливал себе только что принесенное с ледника виски и пил его как воду, искоса наблюдая, как молодая пара весело болтает с его женой. "Да здравствует смерть! И пошло оно все к черту!"
Одной бутылки оказалось мало. Терзавшая душу Кадиса боль стала только сильнее. Еще виски.
Хлюп-хлюп-хлюп.
Мазарин и Паскаль, возлюбленная и родной сын, молодые, красивые, полные сил, открыто насмехались над его уродливой, немощной старостью.
Хлюп-хлюп-хлюп.
Что же ему делать со своей жаждой любви и творчества? Его тело гнило изнутри, а вдохновение давно себя исчерпало. Каково это — превратиться в живого мертвеца? И знать, что сын наслаждается похищенным у него счастьем?
Хлюп-хлюп-хлюп.
Боль текла по его жилам.
Кадис хотел разрыдаться, выплакать, выплеснуть эту боль, но не мог.
Его тело — мертвая материя.
Кадис чувствовал запах гниения. Он разлагался, рассыпался на глазах, растворялся во мраке. Выгоревшая свеча; бесконечный черный сон. Живописцу казалось, будто его картины превращаются в кучу смрадных обрывков, а вместе с ними распадается и душа…
— Кадис, — послышался голос жены. — Ты пропускаешь очень интересную беседу.
... и никто ни о чем не узнает. Семья. Разве это семья? Нет. Он никогда не хотел иметь семью; это получилось случайно. Он был прирожденным бродягой и больше всего на свете дорожил свободой. Он привык думать о себе, только о себе. Быть верным своим желаниям, лелеять дуализм собственной души. Искать и создавать красоту. Его единственной настоящей страстью было искусство. Он хотел стяжать любовь всего мира. Удивлять смерть, пока она не застанет его врасплох.
Хлюп-хлюп-хлюп.
Семья: график колебаний паскудной рутины. Самоотречение без благодарности. Усилия без награды. Паскаль. Бракованный презерватив и прерванный аборт в Лондоне. Он любил его. Возможно. До тех пор пока не увидел со своей малышкой. Кому это нужно — иметь сыновей!
Хлюп-хлюп-хлюп.
— Кадииис! — снова позвала мама.
— Да ладно, мама, — беззаботно сказал Паскаль.
— Сейчас иду, — отозвался Кадис, заметив, что Мазарин поднялась из-за стола и направилась к выходу.
Прихватив бутылку и убедившись, что его никто не видит, Кадис выскользнул в коридор, в котором только что скрылась его ученица; темный проход завершался маленьким читальным залом, дверь, в которую зашла Мазарин, была как раз рядом. Художник затаился в коридоре, словно лев, подстерегающий жертву. Когда девушка вышла, он схватил ее за руку, затащил в комнату и запер дверь на ключ.
— Глотни, — предложил он, сунув в лицо Мазарин бутылку. — Тебе не помешает.
Мазарин оттолкнула его руку.
— Как ты осмелилась? Что же ты делаешь, тварь?
— Отпусти меня! Ты!..
Кадис зажал ей рот поцелуем. Он готов был зацеловать девчонку до смерти. Она принадлежала ему. Он не собирался уступать сыну свое главное сокровище.
— Ты псих! — Мазарин отпихнула его. — И пьяный...
— И влюбленный, — добавил Кадис, распахивая ни ней плащ.
— Нет, профессор, слишком поздно.
— Ты хочешь меня, малышка. Я знаю. Неужели ты не понимаешь, как много для меня значишь? Я не хотел заниматься с тобой любовью, потому что слишком высоко тебя ценю.
— Врешь. Ты меня эксплуатировал. Пользовался мной. Теперь моя очередь "ценить тебя слишком высоко".
— Мазарин, не заставляй меня...
— Ну и что ты сделаешь? Набросишься на меня в своем собственном доме? Хочешь, чтобы жена и сын узнали о твоих делишках?
Кадис вновь притянул девушку к себе, и она ответила на его поцелуй. Кровь кипела у нее в жилах. К несчастью, художник угадал, что творилось в душе у Мазарин. Она по-прежнему любила его, любила безумно и безнадежно.
Из коридора послышался голос Паскаля. Он отправился искать невесту.
— Мазарин... Все в порядке?
— Не надо, сынок! — предупредила Сара. — Она сейчас придет.
Кадис и Мазарин затаились, дожидаясь, пока шаги и коридоре стихнут.
— Выпусти меня, — прошептала девушка.
— Только скажи, что любишь меня, что ты согласилась быть с этим...
— Он твой сын, Кадис. Не забывай.
Мазарин решительно высвободилась из объятий художника, повернула ключ и тихонько шмыгнула в коридор. Ее никто не заметил. Вернувшись на терассу, она вежливо извинилась за долгое отсутствие.
— Я заблудилась. У вас такой большой дом, в нем столько дверей... Я случайно забрела в другую комнату.
— Не беспокойся, дорогая. Ты очень скоро привыкнешь к этому дому. — Сара взглянула на девушку с неожиданным интересом. — Где я могла тебя видеть? У меня профессиональная память на лица — фотографическая.
Мазарин выдержала пристальный взгляд будущей свекрови.
— Вспомнила! — объявила Сара. — Это было на Елисейских Полях, на открытии выставки. Ты ведь там была? Я еще подумала, что с тобой можно сделать фантастические снимки, но потом закрутилась и забыла. У тебя необычное лицо. В нем какая-то удивительная бесприютность... Только не обижайся. Я уверена, что на самом деле ты совсем другая.
— Мама, не начинай.
— Мы ведь друг друга поняли, правда, Мазарин? Сара вновь смерила невесту сына взглядом, на этот раз пронзительным и холодным. Мазарин вежливо улыбнулась в ответ, хотя на душе у нее по-прежнему скребли кошки.
На террасу вернулся Кадис, и Сара решила, что пришло время ужинать.
— Перейдем за стол?
Ночь наполнял запах цветущего апельсина. Мазарин с наслаждением глотнула весеннего воздуха.
— Какой дивный аромат!
— Эти апельсиновые деревца вырастил Кадис. Его тетя прислала саженцы из Севильи. Кадис нечасто вспоминает о родине, но за этими деревцами ухаживает, словно за родными детьми. В это трудно поверить, но он неплохой садовник. Ты обратила внимание на клумбы? Его работа. Говорят, талант — вещь универсальная. Хороший художник всегда проявляет себя в разных областях.
Кадис сорвал несколько цветков и, на мгновение поднеся их к лицу, направился к Мазарин.
— Ты позволишь? — спросил он у сына, прежде чем украсить цветами волосы его невесты.
— Конечно, — ответил Паскаль. — Можно, Мазарин?
Мазарин кивнула, и художник ловко вплел ей в волосы белые цветы, напоминавшие свадебный убор.
— Настоящая невеста...
— Какая ты красивая... — Паскаль поцеловал девушку в щеку.
— Мы непременно должны съездить в Андалусию..! Все вместе, — предложил Кадис, пожирая ученицу глазами.
— Обязательно съездим, — согласилась Сара, не обращая внимания на его красноречивые взгляды. — Прошу к столу, — объявила она, указав каждому его место.
Кадис расположился рядом с Мазарин, Паскаль и Сара уселись напротив.
На улице сгущались синие сумерки. Блики свечей окрашивали лица нежным золотым цветом. Пламя дрожало на легком ветру, вычерчивая на белой скатерти четкие тени. Мазарин любовалась игрой луны в своем бокале. Поднимая голову, она ловила счастливый взгляд Паскаля. Теплый ветерок слегка растрепал ее волосы, уронив белые лепестки в тарелку Кадиса.
— Невеста потеряла свои цветы, — усмехнулся художник. — Не грусти, малышка. Эти апельсины еще долго будут цвести для тебя.