Но скрыть что-то от Мишеля весьма проблематично. Он умел быть весьма наблюдательным, когда требовалось. Сам не зная зачем, он сказал тихонько:

– Ты бы… поблагодарил её, что ли?

– За что это мне её благодарить? – с подозрением спросил Владимирцев, как будто и впрямь не понимал.

– За то, что не дала тебе, упрямому идиоту, истечь кровью этим прекрасным утром! – поэтично сказал Мишель и устало опустился на пустующую койку рядом с креслом Владимирцева. Он не спал всю ночь, но на этот раз не из-за Ксении, а из-за поисков Леонида Воробьёва и того самого дела, за которым охотился теперь Иван Кириллович.

– Благодарить! Вот ещё! – обиженно пробубнил Владимир Петрович, с таким видом, будто задели его честь. – Кто она такая, чтобы я её благодарил?

…а жертва чудовищной несправедливости тем временем уже успела отдать свой маленький саквояж старой сестре-хозяйке тёте Клаве и справиться о Вере. Оказалось, девушка всё ещё делала обход где-то на втором этаже, а вот доктор Сидоренко, между прочим, уже вернулся и спрашивал о своей подопечной.

Это было не очень хорошо.

Собственно, настроение Сашино начало стремительно падать уже после встречи с Мишелем, как это бывало всегда. И чем дальше – тем хуже.

Если Сидоренко вернулся и не застал её на месте, он вполне мог пожаловаться Викентию Иннокентьевичу, и тогда… Саша в красках представила себя, вышвыриваемую за двери больницы, и докторский саквояж, летящий следом за ней. И крики, непременно крики вслед, нечто вроде: "Неблагодарная! Мы дали тебе такой шанс, а ты?! Ветреная девчонка! Из тебя ни за что не получится настоящего доктора!" Или что-то в этом роде.

Сдавленно вздохнув, Саша подобрала юбки и поскорее направилась к знакомой двери, ведущей вниз, в подвал. Никогда бы не подумала она, что будет так торопиться в холодный больничный морг! Это была какая-то злая ирония судьбы, и Саша позволила себе грустно улыбнуться.

На ступенях пришлось замедлить шаг, чтобы не запутаться в юбках и не свалиться вниз, тем самым ускорив своё приближение к царству Ипполита Афанасьевича. А потом она и вовсе остановилась, так и не дойдя до конца, заметив своего учителя за весьма странным занятием: склонившись над раковиной, он неровными движениями застирывал манжет рукава от кровавых разводов, прямо так, не снимая рубашки. Когда это он успел перепачкаться, если пришёл не более пяти минут назад? И почему приступил к операции без халата, не он ли вчера говорил, что первым делом необходимо надеть халат?

Позади, в приёмной, послышался какой-то шум, и Александра, вернувшись наверх, плотно затворила за собой дверь, чтобы ничто не нарушало покоя анатомического отделения. После чего она снова спустилась и остановилась возле Сидоренко, чтобы поздороваться. И в одночасье забыла всё, что хотела сказать, когда подошла ближе.

Не было никакой операции. Он бы и при желании не успел провести вскрытие так быстро, будь хоть трижды гениальным врачом. Это была его собственная кровь, а не кровь пациента. И глубочайший порез от локтя до самого запястья краше всяких слов говорил об этом.

– Господи, где это вас так угораздило? – вместо приветствия спросила Александра.

Сидоренко на мгновение оставил своё занятие, поднял голову, как будто только теперь заметил, что не один, и окинул свою ученицу безразличным взглядом.

– А, это ты! – пробормотал он, очевидно, не сразу разгадав, кто перед ним. И вернулся к прерванному делу с тройным усердием.

Удивительно, но Саше не показалось, что от него пахнет спиртным. Она готова была спорить, что Ипполит Афанасьевич бесконечно трезв, и тем более странным казалось его поведение.

– Что с вами приключилось? – рискнула спросить Саша, но нарастающий шум из коридора не дал Сидоренко ответить. При условии, что он вообще собирался отвечать.

Дверь наверху распахнулась настежь, с силой ударившись о стену, и едва ли не слетела с петель. От стены отскочила штукатурка и посыпалась вниз, прямо к Сашиным ногам – девушка едва успела отступить на шаг назад. Головы они с Сидоренко подняли одновременно, чтобы поглядеть, кто это посмел нарушить покой царства мёртвых столь бесцеремонным образом, но незваного гостя на лестнице уже не было, он стремительно слетел вниз, с криками:

– Где этот мерзавец?!

Это который из? – оглянувшись на столы с покойниками, хотела было спросить Александра, причём с явным осуждением. Нехорошо так о мёртвых, право слово! Правда, уже в следующую секунду она спохватилась и медленно-медленно повернулась к Сидоренко, вопросительно глядя на него. Ипполит Афанасьевич поморщился и зачем-то выключил кран. Шум бегущей воды стих, в помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумным дыханием незваного гостя, с трудом переводящего дух после длительной пробежки.

Это был довольно грузный мужчина, размером с хороший шкаф, Александре, однако, незнакомый.

– Ага-а! – победоносно воскликнул он, заприметив Ипполита Афанасьевича. – Вот ты где, сукин сын!

И, пригрозив кулаком, начал закатывать рукава, одновременно делая вперёд решительный шаг. Сидоренко попятился назад и упёрся спиной в стену. Отступать было некуда.

– Ипполит Афанасьевич! – закричала взволнованная тётя Клава, со значительным опозданием спускавшаяся вниз, следом за незваным гостем. – Я предупреждала, что нельзя, да такой разве послушает! Нельзя сюда вам, господин хороший, прошу немедленно покинуть помещение, что вы себе позволяете, в конце-то концов!

Грузная тётя Клава, наконец-то спустившись вниз, остановилась между двумя мужчинами, сразу почуяв неладное.

– Это что это такое тут происходит? – громовым голосом прогремела она, сурово сдвинув брови и уткнув руки в бока. Взгляд её метал молнии и был обращён исключительно к вновь пришедшему, посмевшему нарушить священный покой прозекторской. – Вы чего удумали, милейший?! Я сейчас околоточного-то позову, он вас быстро выпроводит, коли по-хорошему не желаете!

– А позови! – взорвался незваный гость, смахнув пот со лба, от волнения посмев неприличное – сказать "ты" пожилой тёте Клаве. – Вот и разберемся, как положено, по закону! А то ишь, по-хорошему им тут захотелось! Раньше надо было думать, чтоб по-хорошему вышло! Прежде, чем жену мою соблазнять, упырь несчастный!

Что, простите, делать? Александра неожиданно для самой себя прыснула. Два гневных взгляда тотчас же впились в неё – первый Сидоренко, неприятно задетый за живое тем, что в его мужской состоятельности посмела усомниться эта пигалица, а второй – того самого обиженного мужа. Он явно не находил данную ситуацию потешной, а очень даже наоборот.

Чтобы сгладить свой проступок, Александра тихонько покашляла, прочистив горло, и изрекла вполне примирительно:

– Господин хороший, вы, должно быть, ошибаетесь!

– Ошибаюсь?! Савелий Нифонтов никогда не ошибается! – рявкнул незнакомец. – Он это, чёртова сволочь, больше некому! Видел я, как он на мою Марфушу смотрел, когда приезжал пилюли свои проклятые выписывать!

Пилюли? Выписывать? Он?

Больничный патологоанатом?

Александра едва ли не рассмеялась сызнова, теперь-то уже обо всём догадавшись, и взглянула на своего наставника с лёгкой укоризной во взгляде: ай-яй-яй, Ипполит Афанасьевич, нехорошо с чужими жёнами-то! Сидоренко хмуро сдвинул брови, но ничего не сказал, ещё крепче вжимаясь в стену. Савелий Нифонтов выглядел внушительно, и вряд ли тётя Клава, пусть и схожая с ним по габаритам, сумеет такого остановить. Это настораживало.

– А-а, и руку поранил, глядите-ка! – заметил обманутый муж, в котором наблюдательность проснулась что-то уж слишком поздно. – Должно быть, когда через окно от моей Марфуши сбегал? Что, б****е отродье, не ожидал, что муж на неделю раньше с промысла вернётся?! У-ух, я тебя сейчас!

И он, сотрясая кулаком, бросился на Сидоренко, отодвигая со своего пути вышедшую навстречу тётю Клаву, но его остановила, как ни странно, Александра. Такой решительности от неё никто не ожидал, включая её саму – Ипполит Афанасьевич ей никогда не нравился, и она не видела для себя ни единой причины ему помогать. Но, так она была устроена, так её воспитал отец: если можешь помочь человеку – помоги. Какая разница, выгодно тебе это или нет? Если выгодно – хорошо, а не выгодно – помоги просто так, безо всякого умысла!