Но нет, Иван Кириллович не сделал ничего подобного. Конечно, даже читатели с хорошей фантазией вряд ли могли бы представить, как Гордеев, пару минут назад в красках описывающий её смерть, заботливо поправляет одеяло у своей падчерицы. Но и плохого он ничего не сделал. Просто постоял несколько секунд в дверях, ни шагу в комнату не сделав – постоял и понаблюдал за ней, съежившейся под одеялом от страха и бессилия. Ему всего лишь требовалось убедиться в том, что она спит.

Просто у него появилось какое-то предчувствие. Выходит, показалось? С кем не бывает? Но не проверить он не мог – привык полагаться на интуицию, за столько-то лет в политике она редко его подводила.

Проверил. Пришёл и посмотрел. И, убедившись в том, что всё в порядке, ушёл, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Отец небесный, заступник и спаситель! – прошептала Александра, когда шаги стихли в коридоре. Она откинула одеяло, набрала в грудь побольше воздуха и принялась молиться, глядя в угол комнаты – туда, где должны были висеть образа. В темноте она их не видела, но была уверена: они там, внемлют её молитвам.

На них-то и оставалась вся надежда. Больше рассчитывать Саше не на кого. Единственный человек, кого она считала своим другом, практически родственником, бессовестно продал её сегодня. Продал и её, и её талант, который сам же восхвалял – но, что самое плохое, он продал память об её отце, своём лучшем друге! Бывшем лучшем друге. Мерзавец!

Гордеев, конечно, тоже хорош, пошёл на шантаж, но с него-то и спрос не велик – его Александра всегда считала ничтожеством, а вот ощущать предательство Викентия Иннокентьевича было весьма болезненно.

Никому нельзя верить, никому! Разве что дорогому Серёже? Вот кто никогда не предаст и не обманет! Но где он, Серёжа? За много вёрст от города, в своём дачном имении, радуется жизни и, наверное, ещё даже и не знает про её отъезд в Москву.

Хуже всего, что помощи попросить было не у кого. Сергей далеко, Воробьёв оказался предателем, Арсений ещё слишком мал, а Алёне всей правды не скажешь. Она попросту не поверит, решит, что строптивая дочь нарочно всё придумала, чтобы очернить светлое имя господина министра. И хорошо, если так. А вдруг она скажет, что Гордеев прав? Чем он руководствовался, убеждая Воробьёва? Что «отец хотел бы видеть её дворянкой, а не доктором»?

О-о, это вы, Иван Кириллович, просто не знали всей истории!

А зря.

Как там вы говорили? «Прежде чем шантажировать кого-то, для начала узнай, с кем имеешь дело». Золотые слова, что же сами не следовали собственным заветам?

Храбриться можно сколько угодно, но всякий раз, когда Саша вспоминала, как бесстрастно звучал голос, пророчивший её смерть, сердце сжималось от страха. И за себя, и за мать, и за младшего брата, всё больше и больше попадавшего под влияние этого человека.

И как теперь быть, что делать? Александра закрыла глаза и, как всегда в трудных ситуациях, попыталась представить, что сделал бы на её месте отец. Как ни странно, ей полегчало в ту же минуту. Сковывающий грудь страх мигом отступил и развеялся.

«Я не сдамся, – поняла она, неожиданно для самой себя. – Что хотите со мной делайте, но вам меня не сломить! Я пойду до конца, но по вашим правилам играть не стану!»

Открыв глаза, она глубоко вздохнула и стала смотреть в потолок. Было ясно, что этой ночью уснуть не удастся.

…а на квартире у Мишеля Волконского в ту ночь тоже не спали. Частично из-за Ксении, с которой невозможно было спокойно уснуть, но в большей степени по другой причине. Барышня Митрофанова, безусловно, простила Мишеля за все обиды, и простила не один раз, как всегда страстная и нежная в его объятиях. Но потом, состроив скорбное личико, начала с неохотой одеваться.

– Я не смогу остаться сегодня, – сказала она, чувствуя на себе вопросительный взгляд Мишеля. – Отец прислал телеграмму о своём возвращении. Шестичасовым, должно быть, уже приехал. Ему не понравится, что я не ночую дома.

– Можно подумать, он не знает, где ты и с кем.

– Знает, но… ни к чему волновать его лишний раз, – Ксения вздохнула. – Он в последнее время такой нервный… эта война весьма некстати… он боится… разорения… революции… – последнее слово она произнесла почти шёпотом и, снова вздохнув, быстро просунула руки в рукава тёмного муарового платья. Она не носила ярких цветов из солидарности с Волконскими, но траур, тем не менее, тоже не надевала. Как она сама говорила, это напоминало ей о смерти матери, которую Ксения очень тяжело переживала – с тех пор она не могла спокойно смотреть на траурные наряды.

– Было бы неплохо мне с ним поговорить, – сказал Мишель. – Завтра удастся застать его дома? Я бы приехал с утра, или к вечеру, как удобней?

– С утра он у себя на фабрике, поедет лично проверять дела. Так он сказал. Когда вернётся, я не знаю, но на ужин он заранее обещался Авдеевой.

– Софье Владимировне? А она разве здесь?

– Сергей с отцом уехали в эту вашу глушь, а она осталась. Теперь сходит с ума от скуки в одиночестве и развлекается тем, что даёт званые приёмы каждые два дня. Если тебе нужен мой отец, то лучший способ встретиться с ним – перехватить его у Авдеевой. К вечеру, боюсь, он опять куда-нибудь уедет. Кстати, зачем он тебе?

– Отели, – просто ответил Мишель. На его взгляд, это всё объясняло. Ксения, натянув платье на плечи, принялась быстрыми движениями застёгивать пуговицы. Её красивое лицо приняло задумчивое выражение.

– Ивана Кирилловича, я так понимаю, ты просить не хочешь?

– Шутишь? – он попробовал улыбнуться, а Ксения тотчас же улыбнулась в ответ.

– Прости. Конечно, папа поможет, коли так. Он любит тебя и что угодно ради тебя сделает.

– Вот только к Авдеевой я бы идти не хотел. У меня всё-таки траур, я не расположен сейчас ни к званым ужинам, ни к веселью и танцам.

– Я тебя понимаю, – отозвалась Ксения с печалью в голосе. – Я попробую перехватить его завтра с утра и сказать, чтобы встретился с тобой как можно скорее.

– Буду тебе обязан.

– Мишель, я всё хотела сказать… – она вернулась на кровать, легла рядом с ним поверх шёлковых простыней и, склонив голову к нему на грудь, взяла его за руку. Скрестив его пальцы со своими, Ксения тихо прошептала: – Ты был молодцом сегодня. Да-да, несмотря ни на что, ты… ты выстоял, выдержал, с достоинством принял удар. Юлия Николаевна гордилась бы тобой!

«А они думали, я устрою отцу очередную кровавую сцену?» – едва ли не с улыбкой подумал Мишель и вздохнул в ответ. Ему самому теперь было стыдно за тот порыв, хотя в имении полёт Ивана Кирилловича с лестницы до сих пор обсуждали с восторгом.

– Не поддавайся на провокации, что бы ни случилось, – прошептала Ксения на прощанье, затем, нежно поцеловав его в губы, сделала шутливый реверанс и ушла, тихонько затворив за собой дверь. Её кучер ждал под окном, сквозь распахнутое окно Мишель слышал, как Ксения приказала везти на Неглинную. Тем удивительней прозвучал настойчивый стук в дверь, когда перестук лошадиных копыт растаял в гулкой ночной тиши.

Кто бы это мог быть? Для возвращения Алексея ещё рано, немногие друзья Мишеля были слишком хорошо воспитаны, чтобы приходить в такое время, а Ксения только что ушла. Кто-то от Дружинина? Или, быть может, люди отца?

Гадать можно сколько угодно, но истина всё равно превзошла самые смелые ожидания. Поднявшись с постели, Мишель накинул халат и вышел в коридор, на ходу приглаживая волосы, после сладких мгновений с Ксенией торчавшие в разные стороны.

Посмотрев в дверной глазок, он подумал, что зрение его обманывает. Он поспешно опустил ручку и распахнул дверь перед незваным гостем.

На пороге стоял Адриан Кройтор.

Глава 9. Адриан

Ни единого вопроса не было задано, ни единого слова не было произнесено. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Мишель сделал шаг назад, гостеприимно распахнув дверь перед ночным визитёром. А когда тот зашёл, Волконский на всякий случай выглянул в подъезд и, никого там не обнаружив, плотно закрыл дверь на замок. Назад пути не было.