– Я нигде не могу его найти, поэтому пока придётся действовать в одиночку, – пояснил Мишель.

– Помогу, чем смогу, дружище, ты же знаешь! Мой отец довольно часто имел дела с полицейскими и жандармами, так что старые связи остались. Разыщи управляющего в моём имении, скажи, что ты от меня. Я пошлю ему записку. Он не откажет.

Показалось ли Мишелю, или Владимирцев и впрямь оживился, почувствовав себя нужным и востребованным? Часы в коридоре громко пробили два раза, Мишелю пора было идти, и когда он уходил, то готов был поклясться – Владимир выглядел куда бодрее, нежели когда он только зашёл в его палату.

– Вы сотворили чудо, – сказала обрадованная Вера, и Мишель улыбнулся ей в ответ.

Возвращаясь домой, он думал, как ни странно, вовсе не о своём бедном искалеченном товарище и даже не об упрямом молчании Воробьёва, в другой момент претендовавшем бы на геройское – нет, он думал о Ксении. Слова Владимира запали в душу, невольно породив сомнения, доселе отчего-то спящие беспробудным сном. А впрочем, что за нелепые вещи – любовь и чувства – для боевого офицера? Наверное, это нечто несовместимое.

И всё же.

Графиня Митрофанова, бесспорно, кругом хороша, но она часто выводила его из себя невыносимыми собственническими замашками. Мишель молчаливо терпел, но всё равно продолжал делать по-своему, из-за чего у них то и дело возникали ссоры. Но ненадолго – они вскоре мирились, и чаще всего мирились довольно бурно – о-о, по части перемирия этой девушке не было равных! Воспоминания об их жарких ночах заставили его вновь улыбнуться, но впрочем, маску серьёзной невозмутимости пришлось надеть вновь, едва он переступил порог собственной квартиры.

Семён, как и предполагалось, уже ждал его.

– Вы посылали за мной, ваше благородие? – спросил он, когда они обменялись приветствиями. – Вот он я, перед вами, готовый помочь, чем только смогу!

Но он не знал ровным счётом ничего. В отличие от Воробьёва, который знал, но упрямо покрывал Гордеева, Семён пребывал в полнейшем неведении, а также искреннейшем недоумении по поводу того, как такое вообще могло произойти.

Его не было в усадьбе, когда это случилось, что неудивительно, ибо туда он никогда и не ездил, не покидая пределы Москвы, где следил за делами Гордеева: его банковскими счетами, вкладами, теми или иными сделками, а заодно и за огромной квартирой на Остоженке. То есть, он многое слышал, но до последнего не верил в правдивость этих сплетен. Неужто Иван Кириллович мог так нехорошо поступить?

Здесь он солгал. Не стал открытым текстом говорить Мишелю о том, что его отец подонок, каких поискать, и что от такого, как он, чего-то подобного только и ждали. К счастью, это было единственным моментом, когда он сказал неправду.

Устало вздохнув, Мишель посмотрел на часы и подумал, что пора выезжать, если он собирался успеть заехать за Ксенией и Катериной. Оставалось лишь задать Семёну пару вопросов на дорожку.

– Что ты вообще знаешь об этой женщине? – поинтересовался он, поднимаясь со своего места. Семён тотчас же встал следом за ним и с готовностью ответил:

– Местная учительница музыки, по классу фортепиано. Была замужем, но с супругом они не жили лет пять, если не больше. Развода он ей не давал, а просила она не раз. Но потом ей повезло – он ушёл на войну и погиб, а она осталась вдовой.

"Удобно", – подумал Мишель.

– Кем был её муж?

– Местный доктор, мещанин. Правая рука Воробьёва, личного доктора вашей матушки. Он фактически держал на своих плечах городскую больницу, но формально она принадлежала Викентию Иннокентьевичу.

– Да, я помню, мать сначала выкупила её, а потом подарила этому мерзавцу Воробьёву на юбилей. С тех пор у него появилось собственное отделение в Подмосковье.

– Да, но сам-то он продолжал работу здесь, а туда ездил лишь пару раз в неделю. В его отсутствие всем заправлял муж Алёны Александровны.

– Когда, говоришь, его призвали на фронт? – спросил Мишель. Появились у него кое-какие догадки.

– Не сразу, – отозвался Семён, у которого, похоже, на любой вопрос был заранее заготовлен содержательный ответ. – Леонид Иннокентьевич долгое время способствовал тому, чтобы господина доктора оставили в городе. Были у него какие-то знакомые в военном ведомстве… первое время помогали, ну а потом, в феврале этого года, силы их иссякли. А похоронка пришла совсем недавно.

"Очень удобно", – вновь подумал Волконский. Уж не его ли драгоценный батюшка стал причиной отбытия бедного доктора на фронт? Хотелось бы думать, что это не так, но Мишель в подлости господина Гордеева более не сомневался.

– Какая она, эта Алёна? – спросил он, и немалых трудов стоило произнести это имя без презрения. – Способна, по-твоему, на решительные меры?

Решительные меры? Такие, как убийство княгини Волконской, например? – Увы, вопреки скромным надеждам Мишеля, старый управляющий покачал головой.

– Не думаю, ваше благородие. Оно, конечно, кто её знает, но всё-таки непохоже, чтоб могла. Она хваткая, это да, своего не упустит. Неприятная и высокомерная – безусловно, с этим тоже никто не спорит. Но чтоб решительные меры… это, хм, вряд ли, – Семён вздохнул и развёл руками. – Правда, женщины на редкость коварные существа, с ними никогда и ни в чём нельзя быть уверенными. Сегодня улыбаются тебе в лицо, а назавтра всадят нож в спину.

Это определение заставило Мишеля улыбнуться.

– Значит, в нашей квартире на Остоженке теперь командует она?

– Очень вы правильно подметили, ваше благородие. Именно "командует", точнее не скажешь. Не успела приехать, а уже начала устанавливать свои порядки. Господь свидетель, при Юлии Николаевне такого отродясь не бывало, царствие ей небесное! – управляющий перекрестился и, состроив скорбную мину, пожаловался Мишелю: – Она приняла меня за дворецкого и прямо с порога велела идти и готовить комнату для её сына! Ах да, я ведь не рассказал вам о её детях…

– Разве они стоят того, чтобы о них рассказывать? – с сомнением спросил Мишель.

– На мой взгляд, да, – тихонько поведал Семён, отведя глаза, на случай, если молодому хозяину такой ответ не понравится. – Сынок-то, мальчишка ещё совсем, ничего примечательного собою не представляет, а вот барышня уж больно любопытная. Александра Ивановна, стало быть.

– И что же в ней такого любопытного? – с самым искренним безразличием спросил Мишель, спросил исключительно чтобы не расстраивать управляющего, которого прямо-таки распирало от желания передать последние сплетни. А на деле они Волконского мало интересовали, равно как и девушки ниже его по происхождению, и в особенности девушки, имеющие хоть какое-то отношение к этой проклятой Алёне.

– Говорят, она с детских лет работала у отца в клинике. Доктор Воробьёв, по просьбе Алёны Александровны, сопровождаемой звонкой монетой вашего батюшки, пообещал ей практику у себя в Басманной больнице, если она согласится уехать в Москву.

– Согласится? – Мишель подумал, что ослышался.

– Да. Уж больно не хотела она уезжать! Но уговорами они её воли не сломили, и тогда Ивану Кирилловичу пришлось привезти её силой. Говорят, она так сопротивлялась, что сломала Георгию нос.

Сломать нос Георгию не получилось даже у самого Мишеля, потому слова Семёна вызвали у него невольную улыбку.

– Оставили бы её там, раз так, и дело с концом, – сказал он на это, но управляющий покачал головой.

– Алёна Александровна настояла, а ваш батенька не решился перечить. Я так понимаю, она хочет сделать из дочери настоящую девицу на выданье, чтобы впоследствии обогатиться, заключив выгодный союз. Иван Кирилыч это понимает не хуже моего, а потому лично привёз Александру Ивановну в город.

– А тебе-то откуда столько всего известно? – полюбопытствовал Мишель, ибо осведомлённость Семёна, ни разу в жизни не бывавшего в загородном имении Волконских, действительно казалась странной.

– Что-то от Георгия узнал, когда ему горничная помогала кровь оттирать, что-то от Катерины Михайловны.