Однако почти целый день поисков прошёл впустую – Дружинина не было ни на службе, ни во дворце, куда Мишель сам не поехал, но послал своего человека. Ни тем более дома, где дворецкий с сожалением сказал, что их превосходительство генерал-майор уже третий день не приезжают ночевать, и застать его в чертогах собственных апартаментов практически невозможно. «Война, сами понимаете», – со значением добавил дворецкий. О, да, Мишель понимал, вот только плевать он хотел на войну. Ему нужно было узнать, что на самом деле случилось с его матерью и, что главное, с чьей подачи это случилось. И уж только потом, получив неопровержимые доказательства…
…что сделать? Чем больше Мишель остывал, тем крепче становилась уверенность в том, что он абсолютно никак не сможет повлиять на ситуацию. То есть, убить Ивана Кирилловича, это, конечно, вариант, а публично обвинить его в убийстве матери – и того лучше, тогда его сразу лишат должности в министерстве и, а то и под суд отдадут. От возможных перспектив замирало сердце: расстрел, виселица, или даже высылка на фронт, в самое пекло сражений, где Гордеев не протянет и дня.
Главное, вовремя опомниться и спросить себя, а действительно ли он желает остаться сиротой в двадцать три года? Действительно ли ненавидит отца настолько, чтобы так с ним поступить?
Увы, несмотря на весь свой гнев и жажду справедливости, ответ был слишком неоднозначен. С одной стороны, Гордеев заслуживал наказания, но с другой – по-прежнему продолжал быть родным отцом Мишеля, этого никто не отменял.
И он решил для начала всё-таки разобраться в произошедшем, а уж потом подумать, что будет делать, когда узнает правду, к которой так стремился. Положение спасла Ксения, очень вовремя приехавшая, как раз когда слуги закончили с уборкой и были готовы удалиться по одному лишь слову хозяина. Мишель их, разумеется, отпустил.
– Как ты узнала, что я здесь? – спросил он, когда девушка бросилась в его объятия, скрестив свои тоненькие ручки у него на шее, как только они остались одни.
– Я справедливо подумала, что ты не останешься в доме отца, после того как он приведёт туда свою мамзель, и захочешь уехать от них подальше! – прошептала она, трепетно касаясь губами его щеки. – И, как видишь, не прогадала… Господи, Миша, любимый мой, как я по тебе соскучилась!
Вообще-то, конечно, это было немного кощунственно – в конце концов, он потерял мать, которую всей душой любил, и ему полагалось как минимум следующие сорок дней провести в скорби и трауре, но в голове был полнейший сумбур, в связи с событиями последних дней. Ах да, и не забудем про длительное воздержание: к счастью или к сожалению, но Мишель был слишком брезглив, чтобы пользовать солдатских женщин, часто заглядывающих к ним в лагерь по вечерам как раз с этими целями – терпеть не мог эту общность и разнузданность, так уж его воспитали. Но, тем не менее, насущные мужские потребности дали о себе знать, и он забылся.
Опомнился лишь глубокой ночью, когда стрелки часов уже сошлись на двенадцати, а Ксения мирно заснула на его груди, чему-то улыбаясь во сне. Она была прекрасна, и Мишель некоторое время просто любовался ею, слушая тиканье часов в коридоре. Потом понял – надо ехать, он же собирался вернуться в имение сегодня, быть может, сейчас как раз самое время? Отец наверняка останется у этой своей учительницы, вряд ли посмеет привести её в дом покойной жены. Хотя у него совести хватит и на такое, но Мишель отчего-то не сомневался – побоится. Он со своей стороны показал, на что способен, так что вряд ли батюшка осмелится. На глазах у своей пассии рисковать авторитетом Иван Кириллович точно не станет – дешевле обойдётся остаться на ночь у неё, раз ему так не терпится. Заодно и вылечит его раны, подумал Мишель с усмешкой.
Он тихо встал с постели, стараясь не разбудить Ксению, затем оделся и, поцеловав её в щёку, бесшумно покинул квартиру. Нужно будет вернуться до её пробуждения, чтобы не объяснять лишний раз, куда он отлучался посреди ночи. Ему не хотелось, чтобы Ксения знала. Чтобы хоть кто-то знал…
Ввиду грядущих событий такие знания могли стать опасными, Мишель это прекрасно понимал. И также понимал он, что Гордеев не знал о письме, которое Юлия Николаевна послала сыну. Если б знал – не вёл бы себя так нагло, поостерёгся бы.
А что, если он ни при чём? – спрашивал себя Мишель по дороге в имение. В своём прощальном письме матушка просила не судить его строго и обязательно отыскать некоего Рихтера, который знает правду. Значит, Юлия Николаевна хотела, чтобы её сын эту правду узнал. А значит, за этой правдой никак не мог стоять Иван Кириллович. Как мать она знала Мишеля лучше других, она не могла не догадаться, как он к этому отнесётся! И, если Юлия Николаевна так любила своего непутёвого мужа, в её же интересах было сохранить это в тайне в первую очередь от Мишеля, с его-то пылким нравом.
«Я и так чуть было не убил его сегодня», – подумал он. И вновь пришёл к выводу, что в этом деле не так всё просто, как кажется на первый взгляд.
И ещё вернее он убедился в этом, когда увидел горящий в гостиной свет. В усадьбе его ждали, и Мишель догадывался, кто именно.
– Доброй ночи, ваше благородие, – улыбнулся ему Фёдор, одетый по-прежнему в ливрею, с серебряным подсвечником в руке вышедший встречать молодого хозяина на террасу. Он не был удивлён столь поздним визитом, да и Мишель не слишком-то удивился, заметив дворецкого на ступенях. Старик, похоже, не собирался спать, несмотря на глубокую ночь за окном.
– Доброй, – отозвался Мишель, спрыгивая с подножки кареты. – Я погляжу, тебе не спится, Фёдор Юрьевич?
– Вас дожидался, – не стал спорить Фёдор.
– А я, кажется, не говорил тебе, что вернусь, – с улыбкой сказал он, и дворецкий тоже с пониманием улыбнулся ему в ответ. – Где этот… где отец? – в последний момент поправился Волконский, сдержав грубость. Фёдор неопределённо махнул в сторону реки, подтвердив предположения Мишеля. Что ж, к лучшему.
Распорядившись напоить лошадей и подготовить их к обратной дороге, Мишель последовал за дворецким в дом, где горел яркий жёлтый свет электрических ламп. Это покойный князь Михаил Николаевич, брат матери, в честь которого назвали Мишеля, провёл электричество в имение. До него обходились свечами, по старинке, а прабабушка князя Николая Волконского сломала себе шею, спускаясь по ступеням в сумерках, и выпавшая из её рук свеча едва не сожгла весь особняк… С тех пор много воды утекло, и дом был полностью электрифицирован, но Мишелю он всё равно казался бесконечно мрачным. Не любил он это место, несмотря на воспоминания о детстве, проведённом здесь. Счастливом детстве, надо сказать. Ещё до той поры, когда отец начал изменять матери. Ещё когда у них была настоящая крепкая семья.
– Её похоронили на следующий день после того, как Иван Кириллович обнаружил тело, – без всяких вступлений начал Фёдор, решив не спрашивать, зачем молодой князь приехал на ночь глядя и не желает ли он отдохнуть с дороги или выпить вина? Всё и так было очевидно.
– Как это случилось?
– Он сказал, она выпила таблеток…
– Нет. Это-то мне как раз известно, Катерина уже рассказала. Я имел в виду, как он нашёл тело? Когда?
– Ох, в этом-то и вся беда! – вздохнул Фёдор, затушив свечи в подсвечнике и поставив его на стол – тот самый, под которым ещё сегодня прятался Иван Кириллович. – Странно всё это, ваше благородие. Я ещё с самого утра чуял: что-то не так. А потом, когда Юлия Николаевна отпустила нас всех на целый день…
«То есть, это всё-таки самоубийство? – озадачился Мишель. – Но письмо…»
– Она раньше так никогда не делала?
– Никогда. Да и куда нам идти? – Фёдор Юрьевич пожал плечами. – Сами знаете, я всю жизнь при имении, другого дома у меня нет. Мы с Машенькой, нашей кухаркой, решили съездить к свояченице за реку, раз уж Юлия Николаевна дала нам выходной. Мы… мы, конечно, поняли, что она это неспроста, но чтоб наложить на себя руки… О таком никто и не мыслил! – он замолчал, и Мишель, скрестив руки на груди, скептически посмотрел на него.