– Серёженька, господи, слава богу, ты жив! – выдохнула она, упав на колени перед кроватью. Ей не было дела до того, что они не одни, её ни в коей мере не волновало то, что о ней подумает Воробьёв, или его жена, или Софья Владимировна. Единственное, что тревожило её в тот момент – глупый, бедный Серёжа и его самочувствие.

– Сашенька… – прошелестел он, слабо улыбнувшись. И протянул руку, коснулся её щеки, и Саша нежным жестом накрыла его ладонь своей ладонью и, прижимаясь к ней, наконец-то позволила себе разрыдаться. Горько, отчаянно, громко и безнадёжно. Плакала она обо всём сразу: и о чудовищной несправедливости собственной жизни, и о Мишеле, который её не любил, и о сгинувшем безвременно отце, и о несчастном Серёже, который отчаялся до такой степени, что решился на крайние меры… Ох, это ведь всё из-за неё! Других причин для суицида у Авдеева не было. Только она, жестокая Сашенька, с её сухими словами на прощанье: "Я презираю тебя, Серёжа!", "Ступай прочь, Серёжа!" Да как она могла?! А ещё Мишеля Волконского обвиняла в бессердечии, а сама-то, сама?! Едва не довела парня до самоубийства!

– Возьми себя в руки, девочка, – как-то чересчур сухо и жёстко произнесла Марина у неё за спиной. Саша спохватилась, догадавшись только сейчас, что верно не стоило устраивать этих истерик на глазах у начальства. За слабость она возненавидела себя ещё больше и, уткнувшись лицом в жёсткий больничный матрац, продолжила всхлипывать уже тише.

– Я думаю, мы здесь лишние, – очень тихо и очень проникновенно произнёс Викентий Иннокентьевич и кивнул графине Авдеевой в сторону двери. Та послушно поднялась, ничуть не смущаясь, что ею командует какой-то доктор, и, бросив укоризненный взгляд на плачущую Сашу, сказала:

– Вот видишь, что ты наделала!

Марина Воробьёва демонстративно поморщилась на эти слова, но Софья Владимировна, изображая возмущение, подобрала юбки и уже направилась к выходу, не обращая на противную докторшу ни малейшего внимания.

– Марина? – Викентий Иннокентьевич окликнул её, поняв, что супруга не собирается уходить и оставлять двоих влюблённых наедине. Та изогнула бровь, вскользь обернувшись, и наградила его таким взглядом, что у доктора Воробьёва неминуемо заныли зубы. Однако он кивнул ей на дверь, безмолвно приглашая выйти следом.

Марина, однако, задержалась. На пару секунд задержалась, с высоты своего роста разглядывая распластанного на кровати Авдеева. С таким ядовитым презрением она на него смотрела, что у бедного Серёжи и впрямь едва ли не случилось отравления. Но он был парень изобретательный и спасение от ледяного взгляда нашёл быстро – закрыл глаза и застонал, изобразив приступ жесточайшей боли.

Сашенька вскинула голову, встрепенулась.

– Что? Что, Серёжа, милый? Где болит?

Дальше наблюдать за происходящим Марина уже не могла. Резко развернувшись, она вышла в коридор, громко стуча каблуками, и мимо подглядывающей в дверную щель Софьи Авдеевой прошла как мимо пустого места, не удостоив многоуважаемую графиню даже взглядом. Зато супруга дражайшего догнала в коридоре и заставила остановиться, резко схватив его за руку.

– Как это, чёрт возьми, понимать?! – гневно спросила она. Глаза её горели таким бешенством, что Воробьёву сделалось нехорошо.

– Ты о чём, Мариночка?

– Об этом лицемерном ничтожестве, что лежит в двадцать пятой палате! – прошипела она. – Между прочим, актёр из него такой же никудышный, как и человек! Что же ты делаешь, Викентий?! Что же, чёрт возьми, ты делаешь?!

– Марина, – покосившись на Софью Владимировну, всё ещё наушничавшую у дверей, Воробьёв взял жену за руку и отвёл в сторону, за угол, где их не могли видеть. – Марина, послушай меня… Авдеева хорошо заплатила за этот спектакль, и…

– Господи, опять деньги! Да на что ещё ты готов ради денег, Викентий?!

– Хорошо, хорошо, деньги вовсе не главное! – поняв, что такие аргументы на жену не подействуют, Викентий Иннокентьевич решил избрать другую тактику: – Марина, я думал исключительно о Сашеньке и больше ни о чём! Авдеев позвал её замуж, а она отказала. Отказала, понимаешь? Этот спектакль направлен только лишь на то, чтобы поменять её мнение, чтобы заставить её быть снисходительнее к нему… Глядишь, и одумается!

– Господи, какая низость! – воскликнула Марина Викторовна, взявшись за виски.

– Ты думаешь, ей будет плохо замужем за графом? – полюбопытствовал Викентий Инокентьевич насмешливо. – Да он, быть может, единственный шанс для неё выбиться в люди!

Вот-вот. Всё они именно так и думали. Марина, взвесив "за" и "против", устало посмотрела на мужа и с сожалением покачала головой. Он был ей отвратителен с его мелочностью и жадностью до денег, а Софья Авдеева, обвиняющая Сашу в жестокости, а сама с улыбкой подслушивающая у дверей, была отвратительна ей ещё больше. Но ничто не могло сравниться с отвращением к самому Авдееву, решившему завоевать девушку таким подлым, бесчестным способом. И рассуждать на эту тему Марина Викторовна могла долго. И аргументы нашла бы, чтобы убедить супруга, что Авдеев, хоть и граф, но ничтожество последнее и "нашей Сашеньке" в мужья явно не самый лучший кандидат… Может, и переубедила бы она Викентия, кто знает? Но она не стала. Не стала, потому что ещё помнила про Владимрцева, которого срочно нужно было спасать. Устало вздохнув, она неловко погладила мужа по плечу, с подобием на ласку, и сказала тихо:

– Поезжай в город, Викентий. Я позабочусь обо всём.

Не нужен он ей был этой ночью в больнице, не нужен! Воробьёв подвоха не заметил, любящий до безумия жену, он был тронут этим редким проявлением нежности и, улучив момент, поцеловал её в щёку и прошептал:

– Спасибо тебе, родная! Я знал, что ты меня поддержишь!

"Да никогда в жизни!" – подумала Марина, кисло улыбаясь в ответ. А сама взглянула на маленькие наручные часы с кожаным ремешком, коротко, бегло. Совсем мало времени у них оставалось, нужно ещё успеть подготовить операционную…

– Поезжай, Викентий, – повторила она тихо. – Поезжай и ни о чём не беспокойся.

Это был самый неподходящий момент, какой только можно выбрать. И Саша без малейшего стеснения сказала об этом Воробьёвой, глядя на свои дрожащие руки. Утро, когда от неё добровольно отказался Мишель, затем, в качестве полуденной закуски – новость о том, что её мать и Алексей Волконский – любовники, и на десерт, под вечер – неудавшееся самоубийство Авдеева! Неудивительно, что бедная Саша никак не желала успокаиваться, но Воробьёва к её замечанием была глуха.

– Если не сегодня, то уже никогда, – сказала она. – Завтра утром Викентий вернётся. Завтра вечером, вероятно, будет настаивать на выписке Владимирцева, потому что прибыл очередной воинский эшелон, и у нас не хватает палат, а Владимир Петрович уже вполне здоров. Саша, я прошу тебя, соберись. Если дело в Авдееве, то не волнуйся за него, ничего с твоим графом не случится, выберется, не умрёт, – она презрительно искривила губы и добавила: – И не таких вытаскивали.

– Дело не только в нём, – сглотнув, призналась Саша. Тогда госпожа Воробьёва, та самая бессердечная госпожа Воробьёва, непробиваемая госпожа Воробьёва подошла к ней вплотную и по-матерински взяла её руки в свои.

– Если ты волнуешься насчёт того, как пройдёт операция, то, девочка моя, прошу тебя, будь храброй! Я тебя понимаю, – Марина доверительно понизила голос. – Я сама волнуюсь не меньше, но пытаюсь этого не показывать. Он не должен чувствовать наш страх, понимаешь? Он должен быть уверенным в нас. Если не мы, Саша, то кто ещё его вытащит? Мы ведь его последняя надежда теперь!

– А если он умрёт? – облизнув пересохшие губы, спросила Саша, глядя на Марину Воробьёву с тревогой.

– Когда умрёт – тогда и будем переживать, – обрубила Воробьёва, а затем невесело улыбнулась. – Ты сделай так, чтобы не умер! Не только его будущее на кону, но и наше с тобой. Понимаешь, случаются в жизни такие моменты, когда приходится рисковать. Всем, что есть, рисковать ради чего-то большего. Посмотри на Владимирцева и скажи – стоит он того, чтобы ради него рискнуть?