Как-то раз прибежал сосед по «Приюту моряка» и сообщил, что попал в беду один пильщик. Парень просто не смог дольше стоять и глядеть, как никто не в силах помочь.

Абель поспешил к лесопильне. Там уже собралась целая толпа. Один из десятников стоял со свернутым канатом в руках, но не знал, что с ним делать, известили аптекаря, тот примчался на своем автомобиле, выскочил, начал издавать вопли и заламывать руки. Пилу остановили, но водопад страшно грохотал, а управляющий и конторщики стояли вокруг, драли глотку и подавали ценные советы. Суматоха царила страшная. Лили была там же, она причитала, бегала с места на место и волокла при этом за руку свою дочь. Свой огромный живот она прикрыла шалью. Это был Алекс, ее муж, он мог погибнуть на глазах у всех.

А все натворили большие стволы из «Пистлейи» — их надумали без всякой подстраховки пропустить через шлюз, но какое-то бревно встало торчком, упершись в дно перед самой пилой, другие бревна зацепились за первое, получилась «запань», как это здесь называют, и мгновенно взгромоздилась гора выше самого водопада.

Алекс дошел со своим багром до низу этой горы, ему даже удалось высвободить несколько бревен, но тут он, должно быть, заметил, что с каждым высвобожденным бревном растет опасность для него самого: он стоял на конце нижнего бревна, а над ним нависала целая гора бревен. Алекс был не глупее других и понимал, что лишь тяжесть его тела удерживает на месте это, последнее бревно и не дает обрушиться всей горе. Он застыл неподвижно, ища глазами спасения. Лицо у него побледнело. Он осторожно поднял руку в знак того, что не может шевельнуться.

Абель охватил все взглядом, прикинул, измерил глазами. Видно, в его засыпающем мозгу сверкнула искорка жизни, воспоминание о работе, о былом рвении и храбрости там, в Канаде.

Десятник со своим канатом вместе с управляющим как раз приняли решение вытянуть Алекса на канате. Абель стоял и слушал: как же можно вытянуть на канате, когда самим поднимальщикам не на чем стоять?

Тогда пусть они станут на вершину горы, четыре человека, рванут одновременно и тотчас отпрыгнут назад, на твердую почву.

Просто замечательно. Но через три секунды после того, как Алекс будет поднят с бревна, на котором он стоит, гора придет в движение, а через пять она увлечет за собой и самого Алекса, и спасателей.

Тогда как же вытаскивать?

— По воде, — сказал Абель.

Это, разумеется, все правильно, они и сами так думали. Но ведь Алекс не сможет плыть, раз он стоит на бревне.

— Плыть он сможет, я его хорошо знаю. И если б дело было только в том, чтобы спрыгнуть в воду, он бы уже давно спрыгнул, но он понимает, что гора догонит его, прежде чем он успеет взмахнуть руками.

Мужчины пожимают плечами. Они давно невзлюбили Абеля, с тех самых пор, как он наводил порядок на лесопильне. И они ехидно спрашивают, уж не собирается ли он вывезти Алекса на лодке.

Народу все прибывает, многие побросали семью, дела, контору. Здесь и Ольга. Ее бьет нервная дрожь, и она крепко стискивает руку своего мужа. Фотограф Смит скачет вокруг и делает снимки для газеты. Аптекарь возникает то тут, то там и ломает руки. Они ничего не делают, они ждут, пока Алекса задавит. Аптекарь подходит к десятнику и говорит:

— Он стоит там внизу и ждет! Вы ведь хотели попытаться вытянуть его?

Десятник вскидывает голову:

— Этот тип утверждает, что вытянуть его нельзя.

— Кто? Вы, Бродерсен? Тогда придумайте что-нибудь.

Абель:

— Если б никто не совался…

Управляющий и десятник презрительно:

— Мы и слова не скажем.

Должно быть, в Абеле все-таки вспыхнула искорка живой жизни, он отбирает у десятника канатную бухту, торопливо спускается к воде, скидывает куртку, набрасывает петлю себе на шею и прыгает в воду.

Плыть недалеко, от силы метров пятьдесят, течение небольшое, но вода глубокая и чистая. Те, кто остался на берегу, видят, что он по пути прихватывает одно из плывущих бревен, словно и ему нужна опора, чтоб было на чем стоять, а для чего — непонятно.

То, что происходит дальше, видно с берега во всех подробностях. Мало-помалу и с величайшей осторожностью он помогает Алексу сдвинуться с места и соскользнуть в воду. При этом Абель ухитряется сохранить прежнее давление на бревно Алекса, точно так же, мало-помалу, водружая на него свое бревно. Ювелирная работа — и с риском для жизни. То, что малейшая неточность в расчете давления означала бы смерть для обоих, выяснилось несколько минут спустя, когда гора обрушилась.

Оба были спасены. Но поскольку бревна осклизли от воды, не было надежды, что запань сохранит неподвижность. Лишь когда Абелю и Алексу удалось связать бревна, они очень осторожно поплыли прочь.

Крики «ура!» на берегу.

Они успели проплыть примерно полпути до берега, когда гора со страшным грохотом обрушилась. Не понадобилось никаких усилий. Чтобы нарушить равновесие хватило одного движения: Абель, который плыл, зажав в зубах конец каната, глянул назад и мотнул головой.

Фотограф Смит запечатлел и эту картину.

Для этого года было уже слишком поздно, но Абель решил еще раз предпринять попытку хоть кем-то стать и потому пошел к руководителю мореходной школы. Чего я там не видал, думалось ему по дороге, но все-таки он пошел.

Вернулся он крайне угрюмый. Он-то полагал, что достаточно будет к основам, заложенным в австралийской школе, прибавить, так сказать, норвежский довесок. Но после беглого испытания, нескольких вопросов он и сам увидел, что либо забыл выученное в Австралии, либо вообще никогда этого не учил. Помотав головой, он удалился восвояси. Отказываться от своего замысла ему не захотелось, а начинать все по новой — тем более.

Просто здесь, в родном городе, он никак не мог снова поступать в школу, такой старый, большой и рослый. И он надумал уехать.

Он твердо решил, что теперь дело пошло всерьез.

Тут выяснилось, что уехать он собирался в чем был. Но Лолла заставила его взять с собой хотя бы смену одежды. Это он в общем-то мог сделать, а потому и поддался на уговоры. Покуда она занималась укладкой вещей, он приставал к ней с расспросами:

— Ты знаешь молодого Клеменса?

— Да, — удивилась Лолла, — я ведь служила у них.

— Он адвокат.

— Разумеется. А к чему ты клонишь?

— А к тому, что ты могла бы уговорить молодого Клеменса уладить дело с фальшивым обязательством и выкупить его у банка.

— Да, но…

— А ты, видите ли, не придумала ничего умней, как выйти за моего отца.

— Ах, так! Думаешь, я не просила Клеменса? Просила. Но он не захотел.

— Это почему же? — допытывался Абель. — Уж как-нибудь у него хватило бы денег на первую выплату.

— Верно, хватило бы. Но он сказал, что не желает иметь ничего общего с этой историей.

— Прямо так и сказал? Разве вы с ним не были добрыми друзьями?

— Ну, что друзьями — этого не скажешь. Но служить у них было приятно. Особенно из-за Ольги. Он всегда был очень мил и приветлив, но уж Ольга ко мне относилась как-то особенно, хотя я и была у них в услужении. А все эти книги, которые она давала мне читать! Один раз Клеменс отобрал у меня книгу, она, мол, не для меня — грязная.

— Ты к ним и сейчас еще заходишь?

— Нет. Один раз я села у них на кухне, и фру сказала мне «добрый день», но она думала, что я пришла к их новой служанке, а я-то вовсе не к ней пришла. Вот с тех пор я там больше и не бывала.

Молчание.

— Нет, Абель, — снова заговорила она, не переставая укладывать его вещи, — у меня и впрямь не было другого выхода.

— Все равно плохо, что ты это сделала.

— Почему плохо?

— Потому что ты себя замарала.

— Я могла и хуже себя замарать. А тут я как вошла, так и вышла.

— Замуж! Да за кого — за моего отца! Ему сколько годков-то было — сто?

— Ты теперь из-за этого настроен против меня?

— Нет, теперь нет. Хотя знаешь, Лолла, ты и для меня самого была бы неплоха, чтобы заполучить тебя и вместе уйти на дно.