Я не знала, как действует эта штука — ордер. Давал ли он им право обыскивать дом? Тогда почему никто ничего не осматривал?

Это бессмысленно. Потому что я все еще в доме человека, которого Брэкс обвинил в моем заточении; так или иначе, Кью смог сдержать офицеров от того, чтобы они забрали меня и арестовали его. Он обладал большей властью, чем я полагала.

Неизвестность.

В 2:30 я бросила бесполезную затею уснуть. Взяла со стола папку для набросков, которую мне принес Кью. Затем потянула и включила торшер.

Боль стиснула мою грудь, когда я вытащила чистый лист и взяла угольный карандаш. Мои пальцы обхватили стержень уголька как старого доброго друга, но я сидела и потерянно смотрела на лист.

Так много чувств, эмоций и мыслей боролось во мне. Я хотела бежать, драться, кричать. Я хотела упасть в ноги и вымаливать прощение у Кью, а затем залепить ему звонкую пощечину за то, что он сделал со мной.

Набросок был отражением всего, что я испытываю, я выпустила все чувства на бумагу.

Неспешно моя рука наносила штрих за штрихом, накладывая все более четкие линии то там, то тут. Я работала, выпуская все, что накопилось у меня внутри. Я успокоилась и расслабилась, это помогло утихомирить перегруженное сознание. Я детально прорисовывала линии и контуры, вырывая образы из своих воспоминаний, находя в этом действии успокоение от беспокойства и желания.

Я хмурилась, если допускала где-то ошибку, но продолжала. Раньше я предпочитала рисовать с фотографии или сидя напротив здания либо объекта, который я рисовала, чтобы солнце меня согревало.

Сидя на кровати, я ожидала свою судьбу, рисуя особняк Кью. Я делала наброски на листах, что он подарил. Его подарок наполнил мое сердце теплотой. Оно билось для него. Пожалуйста, Господи, не допусти, чтобы его задержали. Мое неясное будущее пыталось украсть тот оазис спокойствия, в котором я сейчас находилась. Я тяжело вздохнула. А куда делась Сюзетт? Думаю, она бы меня ударила, если бы Кью предостерегающим жестом не остановил ее.

Постепенно ночь уступала свои права раннему утру, а я до сих пор не выключила свет, придвигая набросок ближе к себе, как если бы от этого зависела безопасность мира. Особняк Кью оживал под моими руками. Я добавила фонари и лепнину под изогнутые окна, не забыв при этом дорисовать пухлых краснощеких херувимов и замысловатые оконные рамы.

Как правило, я любила рисовать четкие линии красивых зданий из бетона и стали, а не исторические особняки. Но этот рисунок будет одним из лучших. Как бы я хотела уметь рисовать людей. Тогда бы я запечатлела черты Кью на листе бумаги, его властность, жесткость, осанку. Но ничто не сможет передать истинную сущность и красоту Кью, даже самая точная цифровая фотография. Кью был чрезвычайно живым. Он был уникальным.

Кью воссиял... перевоплощаясь в человечного Квинси. Но я не хотела доброго и человечного. Я хотела своего Господина. Любовника, который доминировал.

Усталость вела борьбу с печалью, и я откинулась на кровать чуть дальше, в мягкость подушек.

Так и уснула с папкой для эскизов в руках; угольная пыль покрывала руки, пальцы, затем перешла на щеку.

— Эсклава. Я имею в виду... Тесс.

Мое сердце замерло, кровь понеслась по венам с бешеной скоростью.

Тварь. Водитель.

Руки. Член. Боль.

Кошмар разрушил сон, оставляя меня во власти страха. Теплая большая ладонь легла на мое плечо. Я вздрогнула и инстинктивно во сне рванулась в сторону.

С криком я ударила кого-то рукой и соприкоснулась с жесткими мышцами. Боль взорвалась в моем запястье, я приподнялась, вскрикивая:

— Что за черт?

Звуки мужского ругательства заполнили предрассветную тишину. Мне в нос ударил запас цитруса, смешанный с острым перегаром виски и бренди.

Кью отшатнулся.

— Merde! (прим. пер. фр. — Дерьмо) Ты не должна ч-чертыхаться н-на м-меня, — пробормотал Кью, потирая грудь, и нетрезво поднялся с кровати.

О, боже мой! Это Кью.

Мое тело расслабилось, наполняясь теплом, в то время как разум нашептывал: «Будь осторожна».

Он хмыкнул, отшатнулся от матраса и повалился на него снова.

Хах, мой Господин был чертовски пьян. Я знала, ему не следовало пить при мигрени. Его плечи были сгорбленными, а не расправленными как обычно, не было гордой осанки, взгляд стеклянный и расфокусированный. Только не говорите, что все это время он пил с полицейскими офицерами?

Я села, отбрасывая одеяло и пододвигаясь к нему.

Кью моргнул, качая головой. И споткнулся, хватаясь за столбик кровати. Я подошла к нему, с опаской вытянув руки, чтобы если что подхватить его, сердце билось как ненормальное.

— Кью... пойдем в кровать, пока ты не упал.

Кью захихикал. Да-да, захихикал как маленькая девочка.

— П-пытаешься в-воспользоваться моим нетрезвым сос-состоянием, эсклава? — он произнес слова невнятно, с французским акцентом, это не давало мне понять его точно.

Стоило подойти немного ближе, в нос ударил резкий запах алкоголя. Внезапно он сильно качнулся назад, как человеческое подобие Пизанской башни. Ради всего святого, сколько он выпил?

Я быстро кинулась вперед и поймала его, подперев мощное тело плечом. Алкогольный аромат дразнил мои ощущения. Клянусь, я почувствовала даже запах сигар, который окутал и затуманил мой рассудок. Или это просто было его горячее, твердое, соблазнительное тело? Глубокий мускусный аромат, смешавшийся с сандалом и лосьоном после бритья?

Мой желудок сжался, когда Кью прижался ко мне и наклонился, вдыхая запах моих волос. Он вздохнул.

— Так... так хорошо пахнешь. Чертовски приятно. Как дождь. Нет, нет, нет — словно мороз. Колючий, свежий, ледяной и... и болезненный. — Он прикрыл глаза, бормотание перешло в шепот: — Любить тебя — испытывать боль.

Мое сердце замерло. Я причиняю ему боль. Все было абсолютно наоборот. Я никогда за всю мою жизнь так не страдала, как в то время, когда принадлежала ему.

Наши взгляды встретились, я увидела в его глазах водоворот боли, которая закручивалась в алкогольной дымке.

— Это именно ты. Ты причиняешь боль. — Закрывая глаза, он нахмурился и сглотнул.

Обуреваемая непонятными чувствами внутри, я толкнула его по направлению к кровати.

— Сядь, пока не упал. — Тяжело дыша, я помогла ему взобраться на кровать и положила его.

Он застонал, до боли стискивая мое предплечье, когда я хотела отойти. Он держал меня мертвой хваткой, поэтому у меня не было выбора, и я присела рядом с ним, позволяя ему крепко ухватиться за запястья.

Пододвинувшись ближе, я пробежалась руками по его коротким волосам, наслаждаясь возможностью прикосновения. Я думала, что больше не увижу его, не останусь с ним наедине. Тот факт, что утром он не вспомнил, как приходил ко мне, не волновал меня. Он был здесь. Сейчас. В этот период времени, перед рассветом — он был полностью моим

Он затих, успокоился, мурлыча под моими нежными прикосновениями. Печаль захватила меня, когда я поняла, что он просто отключился от большого количества выпитого. А я так хотела, чтобы он обласкал меня. Он же почти приполз в мою кровать и оставил меня в одиночестве.

Его дыхание успокоилось, стало тихим и размеренным. Он спал. Когда я двинулась, то его пальцы только крепче стиснули мое запястье.

— Сноу¹¹. Сноу. Ты названа в честь снега и зимы... мое любимое время года.

Я притихла. Он говорил без запинки. Голос стал четче.

— Почему ты любишь зиму? — прошептала я, уверенная в том, что он отключится раньше, чем сможет ответить на вопрос.

— В это время все умирает для того, чтобы возродиться. — Он открыл глаза, поморщившись, приподнимаясь на локтях. — Ты знаешь, я делаю так же. Я зима.

Я совершенно не понимала, о чем он толкует, но оставалась тихой, насколько это возможно. Только, пожалуйста, продолжай говорить.

Странный свет наполнил его глаза.

— Пятьдесят семь, — пробормотал он.