Был один нюанс памяти, о котором не подумал Томас. Воспоминания — не видеозапись. Они субъективны. Это осмысление того, что произошло. И неважно, насколько воспоминания точны; важно только, насколько они значимы именно для вас. Учат ли чему-то, что вы обязаны знать.

Пару месяцев казалось, что жизнь в заповеднике вернулась в прежнее русло. Мора уже надолго отлучалась от могилы слоненка, но каждую ночь возвращалась на прежнее место. Томас вновь работал у себя в кабинете, а не строил смотровую площадку. Мы заперли и забили досками комнату на чердаке — как город-призрак. Неожиданно нам дали грант, на получение которого Томас подавал заявку несколько месяцев назад. Стало немного легче с покупкой провизии и выплатой зарплат.

Я начала сравнивать свои записи поведения скорбящей Моры с поведением других слоних, потерявших детеныша. Целыми часами мы гуляли с Дженной, я приноравливалась к неспешным шажкам дочери, показывала ей дикие цветы, учила новым словам. Мы с Томасом спорили, насколько безопасно для Дженны находиться в вольере. Я любила эти перепалки — они были просты и понятны.

Однажды жарким днем, когда Грейс и Дженна спрятались от духоты, я в сарае мыла хобот Дионн. Мы научили этому слоних, чтобы иметь возможность брать анализ на туберкулез: наполняли шприц солевым раствором, вводили в ноздрю, затем заставляли слониху как можно выше поднять хобот. А потом подставляли под хобот большую емкость, и слониха выливала туда жидкость. Собранные образцы укладывались в контейнер и отправлялись в лабораторию. Некоторые слонихи терпеть не могли эту процедуру, но Дионн была из тех, с кем работалось легко. Возможно, я потеряла бдительность, поэтому не заметила, как в сарай решительно вошел Томас. Схватил меня за шею и оттащил от слонихи, чтобы она не могла достать нас через металлическую решетку.

— Кто такой Тибодо? — заорал Томас, толкнув меня на решетку с такой силой, что в глазах затуманилось.

Я честно не понимала, о чем он говорит.

— Ти-бо-до, — повторил Томас. — Ты должна знать. Его визитная карточка у тебя в кошельке.

Его рука, словно тиски, сжала мое горло. Легкие горели огнем. Я вцепилась в его пальцы. Он тыкал мне в нос маленьким белым прямоугольником.

— Вспомнила?

Я ничего, кроме звездочек в глазах, не видела, однако каким-то чудом сумела разглядеть эмблему лечебницы Хичкока в Дартмуте. Психиатр, с которым я консультировалась… он-то и дал мне эту визитку.

— Хотела в психушку меня запереть? — кричал Томас. — Хотела украсть мое исследование? Ты, наверное, уже позвонила в Нью-Йорк в университет, чтобы взять кредит? Но тебе не повезло, Элис, потому что ты не знаешь код, чтобы позвонить на «горячую линию» коллоквиума, и не понимаешь, что выставляешь себя… самозванкой.

Дионн ревела, билась о двойную решетку сарая. Я попыталась объяснить, хоть что-то сказать… Томас еще сильнее ударил меня о железные прутья. В глазах у меня потемнело.

Внезапно я очнулась и смогла вздохнуть. Упав на цементный пол, я жадно ловила ртом воздух, внутри у меня все горело. Повернувшись на бок, я увидела, как Гидеон ударил Томаса так сильно, что голова у того дернулась назад, а изо рта и носа хлынула кровь.

Я встала и выскочила из сарая. Но убежала недалеко, ноги отказали. К своему удивлению, я не упала, Гидеон подхватил меня. Осмотрел мою шею, коснулся красного «ожерелья» — следов от пальцев Томаса. Он был так нежен, как шелк на ране… Что-то внутри меня оборвалось.

Я оттолкнула его.

— Я не просила тебя помогать!

Он тут же, не скрывая удивления, отпустил меня. Я пошла прочь, подальше от того места, куда я знала, Грейс водит Дженну купаться. Направилась прямо к Томасу в кабинет, где он проводил бóльшую часть времени, вел бухгалтерию и заполнял личные дела каждой из слоних. На письменном столе лежал гроссбух, куда мы записывали наши доходы и расходы. Я села, пролистала несколько первых страниц, где были отмечены доставка сена и оплата услуг ветеринара; просмотрела счета из лаборатории и контракт на поставку продуктов питания. Потом взглянула на последние страницы.

C14H19NO4C18H16N6S2C16H21NO2C3H6N2O2C189H285N55O57S.

C14H19NO4C18H16N6S2C16H21NO2C3H6N2O2C189H285N55O57S.

C14H19NO4C18H16N6S2C16H21NO2C3H6N2O2C189H285N55O57S.

Я положила голову на стол и заплакала.

Повязав вокруг шеи голубой газовый шарф, я решила посидеть с Морой у могилы ее детеныша. Через час туда подошел Томас. Он стоял по другую сторону забора, руки в карманах.

— Я хотел сказать, что на какое-то время уеду, — произнес он. — Я там уже бывал раньше. Там мне помогут.

Я ответила, не поворачивая головы:

— Хорошая мысль.

— На кухонном столе я оставил телефон и адрес. Но тебе не разрешат со мной поговорить. Так у них… заведено.

Я не думала, что, когда Томас уедет, мне понадобится ему звонить. Мы и так сами управляли заповедником, даже когда он находился на территории.

— Передай Дженне… — Он покачал головой. — Нет, ничего не передавай. Скажи только, что я ее люблю. — Томас сделал шаг вперед. — Знаю, мои слова ничего не стоят, но я сожалею. Я не… это был не я… там. Это не умоляет моей вины. Но это единственное мое оправдание.

Я не провожала его взглядом. Сидела, крепко обхватив ноги руками. Метрах в десяти от меня Мора подняла упавшую ветку с кисточкой из сосновых иголок и принялась подметать перед собой землю.

Она проделывала это пару минут, а потом пошла прочь от могилы. Через несколько метров она обернулась и посмотрела на меня. Отошла еще немного, остановилась, подождала…

Я встала и последовала за ней.

Было влажно, одежда липла к телу. Говорить я не могла, ужасно болело горло. От горячего дыхания ветра на моих плечах, подобно бабочкам, порхали концы шарфа. Мора шла медленно, не торопясь, пока не подошла к проволочному запору. И там с надеждой уставилась на пруд в дальнем конце вольера.

У меня не было ни инструментов, ни перчаток — ничего, чтобы обесточить заграждение. Я молила Бога помочь мне открыть коробку ногтями и отключить батарею. Я напрягла все силы, чтобы развязать импровизированные ворота, которые сама связала несколько недель назад, хотя проволока впивалась мне в пальцы, а руки стали липкими от крови. Потом я оттянула забор, чтобы Мора могла пройти.

Она вошла, но остановилась у кромки воды.

Неужели мы зря проделали весь этот путь?

— Идем купаться, — прошептала я, сбросила туфли и вошла в воду.

Она была холодной, чистой и невероятно свежей. Рубашка с шарфом прилипли к моему телу, шорты вздулись на бедрах. Я нырнула, распустила волосы, вынырнула на поверхность и заработала ногами, чтобы оставаться на плаву. Потом набрала горсть воды и плеснула в Мору.

Она сделала два шага назад, опустила хобот в пруд и обдала меня водой, как из душа.

Ее поведение было привычным и в то же время — столь неожиданным и… игривым после стольких недель отчаяния, что я громко засмеялась. Смех совершенно не походил на мой. Срывающийся, резкий, но при этом радостный.

Мора осторожно вошла в воду, повернулась сначала левым боком, потом правым, выпустила струю воды себя на спину, потом снова на меня. Это напомнило мне стадо, которое я показывала Томасу в Ботсване, — тогда я думала, что моя жизнь сложится совсем не так. Я наблюдала, как Мора плещется и перекатывается на воде, и тоже стала медленно покачиваться на волнах.

— Она играет! — с дальнего берега прокричал Гидеон. — Значит, она отпустила.

Я не заметила, как он пришел, не знала, как давно он за нами наблюдает. Я должна извиниться перед Гидеоном. Я не просила меня спасать, но это не значит, что мне не нужна была помощь.

Я чувствовала себя такой глупой. Такой невоспитанной. Переплыв на другой берег пруда, я оставила Мору и вышла из воды, мокрая до последней нитки. Я не знала, что сказать.

— Прости, — извинилась я. — Я не должна была так с тобой говорить.

— Ты как? — участливо поинтересовался Гидеон.