— Мне бы хотелось, чтобы Адриан меньше денег тратил на нашу одежду и чтобы у него были более широкие взгляды на христианское милосердие! Прости, что я не так много улыбаюсь, как обычно на Рождество, но у меня хватает забот!

Она вздохнула и прижалась к груди сына, ища хоть немного нежности, в которой ей отказывал супруг. Уткнувшись лицом в его плечо, она на время постаралась забыть о своих печалях и вопросах без ответа. Поль обладал даром успокаивать ее одним своим присутствием, навевать спокойствие, внушать уверенность…

— Ты не хочешь мне рассказать, мам? Вы с Адрианом никогда не ссоритесь… И я не могу понять, что не так!

Мари мгновение сомневалась, но потом решилась и рассказала сыну обо всем, что ее печалило. Когда она закончила, Поль задумчиво покачал головой.

— Мам, ты должна постараться его понять. Возможно, Адриан нуждается в покое… И потом, ты ведь уже бабушка! Лора ждет малыша, Лизон носит под сердцем третьего ребенка. Матильда тоже скоро станет матерью. У тебя будет кого холить и баловать, и на каникулах в доме снова будет полно детей. Мелина — это та самая девочка, которая бросилась тебе на шею в церкви? У меня такое впечатление, что она хитрая бестия! В тебе она угадала чувствительную душу и теперь пытается тебя растрогать, разбудить в тебе жалость. И ей это удается! Но тебе не стоит так из-за нее убиваться. Подумай сама, целый год ты живешь в окружении детей, у тебя ведь есть твои ученицы… Неужели тебе этого мало?

Мари отвернулась с ощущением, что ее не поняли. Как объяснить, что она испытывала, глядя на Мелину? Это желание защитить, приласкать, это странное притяжение, неконтролируемое и непостижимое…

— Может, ты и прав, — наконец ответила она с улыбкой. — Адриану не пришлась по душе мысль, что в доме появится еще одна девочка, которой нужно уделять время, внимание, которую нужно любить… Да, он вырастил вас троих. И если он не хочет снова вступать на этот путь, я не могу его заставить. И все же очень жаль, что это так! Признаюсь, я ужасно разочарована, больше, чем ты можешь себе представить…

Поль крепче обнял мать и нежно ее поцеловал в лоб. В глубине души он восторгался ее способностью сопереживать чужому горю, тем, что она всегда готова отдавать себя во имя чьего-то блага, вместо того чтобы наслаждаться налаженным бытом и своим завидным статусом супруги уважаемого в городе человека.

— Мам, ты никогда не изменишься! — шепнул он ей. — Ты чувствуешь себя никому не нужной, если не заботишься о ком-то обделенном или отверженном. Но ведь у тебя есть бабушка, которую нужно лечить, Адриан, которого нужно баловать, и, конечно, Камилла, которая нуждается в тебе, когда приезжает домой из пансионата!

Мари грустно улыбнулась и с явной неуверенностью кивнула:

— Договорились, я не буду больше об этом думать. Ты убедил меня, доволен? И прошу, ни слова о Мелине Лоре и Матильде! Это вызовет ненужные разговоры, и Адриан расстроится. Он рассердится на меня за то, что я рассказала об этом всему семейству.

На следующее утро Поль и Лора уехали в Тюль, где они жили, хотя уже и подыскивали себе жилье в Бриве. Первый день нового года они планировали отпраздновать в «Бори» с Лизон и Венсаном. Лора радовалась этой поездке, потому что очень хотела повидаться с родителями. Матильда с супругом два дня провели в Обазине, и молодая женщина то и дело поражала Мари и Камиллу своими придумками и весельем. Ее высокие каблучки стучали по всему дому под аккомпанемент песен Эдит Пиаф, которые она бесконечно напевала. Мари-Эллен, Амели и Жаннетт пришли к ней в гости, и они провели несколько беспечных и радостных часов возле елки, аромат которой понемногу ослабевал.

Потом Матильда и Эрве уехали на автобусе в Брив. Мужу Матильды, по его же словам, не терпелось «вернуться в настоящий город». С их отъездом в доме снова воцарились тишина и покой. Нанетт много спала; старушка медленно выздоравливала после продолжительного бронхита. Адриан снова стал навещать больных, и хлопот у него прибавилось, поскольку стояли холода и многие дети кашляли.

После полудня второго января Мари решила немного прибрать в столовой. Камилла рисовала за столом под лампой, в ласковом свете которой красиво блестели елочные украшения. Гудела чугунная печь. Комната полнилась протяжными и гармоничными аккордами вальса «На прекрасном голубом Дунае».

— Как нам сейчас хорошо, мам! — сказала Камилла, поднимая голову. — И мне так нравится эта музыка! Папа угадал с подарком, ты ведь так любишь вальсировать! Только… Мы точно не разбудим бабушку Нан?

— Нет, музыка совсем негромкая, — ответила Мари, грациозно двигаясь по комнате под вальс Штрауса.

Приблизившись к окну, она заметила, что на снежном покрове появились проталины.

— Да, мы с тобой — как птички в теплом гнездышке! — отозвалась она.

И внезапно словно окаменела на середине па: по площади в сопровождении мадемуазель Берже шли воспитанницы приюта. Все в одинаковых бирюзовых пальтишках, девочки шагали сгорбившись, словно борясь с сильным ветром. Над их плечами развевались шарфики.

«Сегодня их вывели на прогулку наверняка потому, что дождь перестал. И девочки сделают круг по городку!»

Девочки шли парами, самые высокие впереди, маленькие — сзади. Они как раз проходили мимо дома доктора Меснье. Неужели Мелина почувствовала ее взгляд? Или она знала, что Мари живет здесь? Девочка смотрела прямо на окно, возле которого застыла Мари. Лампа хорошо освещала комнату, открывая взглядам прохожих большую елку в серебристых гирляндах, печку, мягкую мебель, сидевшую за столом Камиллу… и ласковое лицо Мари, бледное в ореоле золотисто-каштановых волос.

Мари вздрогнула, словно от удара электрического тока. Не вид маленькой сироты ее поразил, но выражение одновременно мольбы и отчаяния на ее порозовевшем от холода личике. Она знала, что Мелина увидела ее дом именно таким, в каком хотела бы жить сама, — теплым и уютным. И, вне всяких сомнений, благодаря живому, как у всех детей, воображению, на месте Камиллы она представила себя!

«Бедная крошка! Она такая худенькая и такая одинокая! Никто не держит ее за руку!» — подумала Мари, с трудом сдерживая слезы.

Ее сердце учащенно билось. Она искренне сочувствовала этому ребенку, лишенному всего самого ценного в жизни — семьи и любви. Ей показалось, что она ощущает, как маленькое тельце девочки прижимается к ней возле могилы святого Этьена.

— Что с тобой, мам? — спросила Камилла. — Ты плачешь?

Обеспокоенная девочка встала и подошла к окну как раз вовремя, чтобы увидеть удалявшуюся Мелину. Сирота снова и снова оглядывалась на докторский дом, и выражение ее личика было несчастным.

— Ты увидела Мелину, правда? И поэтому расстроилась. Она такая миниатюрная!

Растроганные, мать и дочь обнялись.

— Послушай, мам! Ты должна снова поговорить с папой! Он такой добрый, всегда готов бежать к своим больным! Наверное, он не совсем тебя понял, когда ты спросила у него о девочке накануне Рождества. И потом, ну почему ему отказываться? Не понимаю! Скажи ему, что я буду убирать в доме, готовить и стирать одежду девочки. Поговори с ним в ближайшие дни, хорошо?

Мари вытерла слезы и поцеловала дочь. Она видела, что Камилла очень хочет взять девочку под свою опеку.

— Ты права, дорогая! Я поговорю с отцом, и на этот раз серьезно. Я не хотела с ним ссориться в праздники, но я имею право услышать хоть какое-то объяснение!

Девочка не ответила. Она заметила, что отношения родителей стали напряженными, но, по ее мнению, повода для серьезного беспокойства не было.

— Мама, но вы ведь с папой не поссорились?

— Нет, Камилла. За последние без малого двадцать лет мы с ним вообще не ссорились. Не беспокойся, все хорошо…

5 января 1948 года

Тепло одетая Мари стояла на пороге своего дома. Она поджидала Адриана, рассеянно рассматривая прохожих. В этот день на площади Обазина было многолюдно и шумно — здесь проходила ярмарка свиноводов. Приехавшие со всего края покупатели переходили от загородки к загородке, осматривая животных и выбирая самых видных и, конечно, самых откормленных. Затем следовало обсуждение цены, при этом свиноводы упорно торговались, громко нахваливая свой товар.