Адриан вздохнул, изнемогая от бессилия и гнева. Он, возможно, и был кое в чем ограниченным, но и она оказалась — на редкость упрямой… Он отошел от Мари и стал ходить взад и вперед по кухне, стараясь собрать остатки самообладания. Удивленная Мари наблюдала за ним. Наконец она подошла к нему и изо всех сил сжала его руки:
— Адриан, успокойся и перестань сердиться! Скажи мне правду, я имею право ее знать! Ты пугаешь меня!
— Хорошо, — пробормотал он, сдаваясь. — Знай, что ты принуждаешь меня нарушить клятву. Мари, я поклялся матери Мелины никому не открывать ее имя и имя отца девочки, хранить этот секрет всю свою жизнь. Для меня это стало таким наказанием…
Мари, пораженная словами мужа, отшатнулась и бессильно опустилась на стул. Внезапно ей стало страшно. Она закрыла руками лицо, чтобы Адриан не видел ее дрожащих губ.
— Говори! — потребовала она.
— Леони! — тихо сказал Адриан. — Ты уже догадалась… Это она — мать Мелины.
Мари показалось, что она проваливается в темную пропасть, до краев полную секретов и лжи, и эта пропасть могла поглотить ее навсегда. Она закрыла глаза и уцепилась за край стола, как если бы реальность этого предмета могла помочь ей выбраться из кошмара. Минуту назад ей хотелось знать правду, но теперь она сожалела о том, что разрушила закрытый уютный мирок своей прошлой жизни. Жизни в неведении, такой, какой она была до признания Адриана. Потрясенная Мари переспросила:
— Леони… Она мать Мелины? Как это возможно? У Леони не было детей! По крайней мере, насколько я знаю…
Мари запнулась, во рту у нее пересохло. В ее душе происходило нечто странное: возмущение и негодование боролись с неясным, но уже нарастающим страхом. Зачем бы Адриану придумывать такую историю? Если бы он и решил что-то от нее скрыть, то не стал бы измышлять столь жуткую ложь, которая, он наверняка знал это, нанесет ей глубокую рану. Все, что касалось памяти Леони, было для Мари свято. Она ждала продолжения, и оно не замедлило последовать.
Адриан сел на стул. На его лице читались усталость и… облегчение. Он проиграл партию. Упрямство жены восторжествовало над его желанием сохранить тайну. Оказавшись припертым к стенке, он был вынужден рассказать все, и эта правда обжигала его губы. Опустив глаза и положив руки на колени, он стал рассказывать, словно бы сам себе, как человек, мысли которого где-то далеко:
— Что ж… Леони родила девочку. Они ведь похожи, правда? И это от тебя не укрылось. Я должен был предусмотреть, что однажды ты обратишь на Мелину внимание…
В висках у Мари стучало. Сердце колотилось, как сумасшедшее, она дрожала, словно от озноба. Влажные руки конвульсивно сжимались и разжимались. Ей нужно было успокоиться и собраться с мыслями. В рассказе Адриана она уловила противоречие.
— Мелине двенадцать… По крайней мере, насколько я знаю. Но Леони… Где она жила в то время? Дай подумать… Здесь! В Обазине, с сестрами! Теперь я вспомнила, она была послушницей! Чтобы монахиня из аббатства встречалась с мужчиной?.. Невозможно! И только не Леони! Я не верю тебе, Адриан! И Леони мне бы обязательно сказала, если бы у нее был ребенок! Ты ошибаешься… Наверное, ты перепутал события, даты…
Мари ждала с немой мольбой во взгляде. Он поднял голову и посмотрел в полные боли глаза жены. Оба бледные, с напряженными лицами, они понимали, что это для обоих нелегкое испытание. После грядущих признаний каждый из них станет немного другим… Они переживали свой первый серьезный кризис.
Адриан первым нарушил ставшую невыносимой тишину:
— Я не ошибаюсь, Мари! Я сам принимал роды у Леони. Она очень мучилась, я даже думал, что она не выживет. У нее было сильное кровотечение. Потом я отвез крошку к женщине, которая должна была ее воспитывать. Леони все предусмотрела… чтобы никогда не видеть свою дочь!
Слова Адриана, казалось, не затрагивали разума Мари. Она просто им не верила. Это звучало как пересказ романа или сценария! Ее собственная реальность не совпадала с реальностью Адриана. И он понял, что происходит в ее душе, по пустому, неуверенному взгляду. Он подошел, взял ее лицо в ладони и серьезным тоном сказал:
— Мари, посмотри на меня! Я не придумал ни слова! Ты не ожидала услышать такую правду, я знаю! Но ты заставила меня нарушить обещание. И самое меньшее, что ты можешь теперь сделать, — это выслушать меня. Отступать уже поздно…
Эти слова Адриана хлестнули ее, как плетка. Она высвободилась из тисков его рук и, покачиваясь, встала. Из буфета достала стакан и наполнила его водой из-под крана. Рука дрожала так сильно, что вода расплескалась. Мари взяла полотенце и стала вытирать капли. Наконец ей удалось задать терзавший ее вопрос:
— Изнасилование… Но как это могло случиться с Леони? Она не… Только не она! Она бы мне рассказала! Как могла она скрывать от меня такую боль? Почему?
— Увы, это правда! Если бы не изнасилование, Леони, вероятно, не приняла бы монашество. Мать Мари-де-Гонзаг приютила ее, чтобы она могла жить в отдалении от мира. Никто из монахинь не знал о ее беременности. Леони переносила свое положение стойко, и решимость ее ни разу не поколебалась. Она все предусмотрела. Положила в банк все деньги, которые имела. Каждый месяц часть их должны были передавать одной молодой вдове, которая жила возле Узерша. Та, обрадованная такой удачей, в письменном виде пообещала заботиться о девочке до ее совершеннолетия. Леони была порядочной женщиной. Не отрицаю, она оставила свою дочь, но хотела помочь ей получить образование. Однако судьба иногда зло шутит над нами… Началась эта ужасная война. Ты, как и я, знаешь, при каких страшных обстоятельствах погибла Леони. А четыре года назад умерла приемная мать девочки. Кому-то из родственников покойной пришла в голову идея написать в приют, чтобы узнать, что делать с ребенком. И мать Мари-де-Гонзаг, естественно, не колебалась ни секунды… Любовь и уважение, которые она испытывала к Леони, не позволили ей поступить иначе. Вот что гораздо позже она сказала мне, слово в слово: «Я чувствовала себя обязанной позаботиться о ребенке нашей дорогой сестры Бландин, на долю которой выпали такие страдания и которая умерла за Родину. Я счастлива дать маленькой Мелине крышу над головой и всю любовь, на которую я способна!»
Мари поднесла руку ко лбу. У нее кружилась голова. Она ощущала жар и леденящий холод одновременно. Все тело ее изнемогало от боли. Она сжала челюсти, сдерживая ураган ярости, кипевшей в ней. Изнутри поднималась сила, грозившая ее уничтожить. Такого гнева она прежде не испытывала!
— Леони изнасиловали! Расскажи мне, как это случилось! Не пытаешься ли ты скрыть от меня часть правды? Сначала ты говорил, что не знаешь Мелину, теперь же оказывается, что тебе прекрасно известно о том, что девочка родилась в результате насилия над ее матерью! Сколько еще версий у тебя заготовлено? Я могу предложить вполне правдоподобную: не твоя ли, случайно, дочь Мелина, не плод ли она вашей с Леони связи? Вы ведь многие годы были любовниками, такое не забывается! Страсть могла вернуться к вам, как говорится… Я пойму, признайся! Адриан, сейчас мы достигли такой точки, что ты должен сказать мне всю правду!
Мари чувствовала себя прозревшей и преданной. Адриан смотрел на нее ошарашенно. Жена намекала на ту часть его прошлого, о которой он давно забыл. Времена, когда их с Леони связывали не столько романтические, сколько дружеские отношения, казались ему не стоящими внимания по сравнению с глубокой и искренней любовью, которую он питал к Мари.
— Дорогая, и ты осмеливаешься бросать мне в лицо такое обвинение?! — возмутился он. — Ты сама веришь в то, что говоришь? Когда я обручился с Леони, твоей Матильде было три месяца! А когда мы расстались, она только начинала говорить. А сама ты была замужем за Пьером. Я никогда тебя не упрекал в том, что ты связала свою жизнь с другим мужчиной. Леони и я! Значит, ты считаешь, что я мог иметь связь на стороне в 1935-ом, когда мы были так счастливы и у нас уже была наша крошка Камилла? Ты слишком плохо обо мне думаешь! Я никогда не обманывал тебя, никогда!