Когда Маргарет и я направлялись к берегу, где собирались благополучно выкупаться, повстречался наш хозяин.

— Купаться нельзя… — предупредил он. — Сильный отлив…

Мы улеглись на берегу, где нас осыпало песком, и, лежа в этом тропическом рае, мы мечтали о возможности выкупаться в море, не зная, какую угрозу таит в себе купание на этих островах.

Глава девятая

Для новичка самым приятным в морской прогулке на Соломоновых островах является расставание с тем, что осталось на берегу. Теперь, когда отвратительные песчаные мухи и москиты остались по ту сторону прибоя, мы могли свободно вздохнуть, надеть короткие брюки и джемпера-безрукавки. Ничего подобного нельзя сделать на берегу, хотя кинофильмы из тропической жизни всегда показывают хорошо одетых людей. На маленькой моторной лодке можно было пренебречь девической стыдливостью, так как матрос-малаитянин находился на корме рядом с румпелем, а хозяин погрузился в чтение привезенных нами журналов.

Мы улеглись в тени, отбрасываемой парусом, и отдыхали душой и телом. А чтобы душа художника имела полную свободу, я расположила ноги таким образом, чтобы согнутое колено образовало треугольную раму, сквозь которую можно было видеть медленно меняющийся пейзаж.

Гвадалканар — остров той же протяженности, что и Малаита, но в два раза более широкий; залитый полуденным солнцем, он был похож на материк. За рифами Индиспенсебл мало коралловых островков, столь обычных в южных морях, а вдоль восточного побережья их вообще нет. Берег Гвадалканара представляет почти прямую линию, лишенную выступающих мысов или вдающихся в глубь устьев рек.

В часы прибоя места впадения рек ясно отличимы по широкому очертанию вееров желтой речной воды, вливающейся в прозрачную воду океана. Всего лишь два фута отделяют прозрачную воду от непрозрачной.

Мы плыли близко от берега, подгоняемые попутным ветром, имея перед собой бесконечный, освещенный солнцем океан, переливающий гранями алмазов. Наша лодка плавно подымалась навстречу горизонту, потом медленно опускалась в сверкающее море. Вверх и вниз!..

Летающие рыбы, вспенивая воду, подскакивали кверху с замершими, отливающими радугой плавниками, неистово били хвостами, словно желая оторваться выше от воды. Слышалось монотонно-чарующее поскрипывание снастей, сливающееся с журчанием бегущей мимо воды. Теплый, как человеческое тело, ветер ласково обнимал нас, и казалось, что мы кого-то любим и горячо любимы в ответ.

Наступил момент, когда что-нибудь обязательно должно случиться. Когда вы плывете на лодке, то это почти всегда бывает шквал. Только что небо было без единого пятнышка, но вдруг появляется темное пятно. Оно может показаться на горизонте, иногда над горами или просто где-нибудь посередине. Не важно где, но, однажды возникнув, оно начинает быстро расти, и облака, которые только что были кучевыми, становятся черными, наполненными дождем. Солнце бросает на море и землю огромную тень, неумолимо двигающуюся прямо на нас.

Потом паруса начинают заполаскивать.

— Похоже на дождь… — заметил наш хозяин и взял румпель в свои руки.

Готовясь встретить шквал, матрос-малаитянин убрал паруса, привел палубу в порядок и стал развязывать чехлы на двигателе.

Общеизвестно, что ни один мотор не заводится так, как ему надлежит. Что касается моторов, установленных на местных моторно-парусных лодках, то они не желают заводиться по разным причинам. Туземный матрос не находит нужным заблаговременно выяснить наличие горючего в баке; свечи представляют собой скопление грязи, а электропроводка снята для использования по другому назначению. Иногда это объясняется усталостью мотора от многих лет жизни или отсутствием взаимопонимания с матросом-малаитянином, который способен целыми днями драить медные части лодки, но никогда не понимает, что заставляет винт вращаться.

Не важно, по какой из этих причин, но мотор не заводился. Сначала мотором занимался матрос, затем сам хозяин. Почему-то неисправность мотора привела его в ярость, хотя он мог бы вспомнить, что аналогичная картина возникает каждый раз, когда он пользуется моторной лодкой.

Между тем черная и холодная тень покрыла нас, и начался ливень. И если бы мотор даже имел тайную мысль уступить, то это было бы бесполезным. Потоки воды, принесенные шквалом, обрушились на нас, на провода, на зажигание и на все, что находилось на борту. Кругом, кроме места, где намокали мы, сияло и сверкало с невозмутимо невинным видом солнце. С опущенным якорем в ожидании пуска мотора мы дрейфовали под порывами резкого холодного ветра. В довершение ко всему насквозь промокший хозяин почувствовал начало приступа лихорадки.

Во время этой поездки на лодке мы тащили с собой в Руавату на буксире ялик, в котором находились плетеное кресло-качалка, ящик пива и корзина с цыплятами, предназначавшимися в подарок нашей будущей хозяйке в Руавату. Там же в ялике находилось наше имущество. Я являюсь столь опытным упаковщиком, что очень немногие физически развитые мужчины в состоянии поднять упакованный мною чемодан. Понадобились усилия четырех слуг, чтобы перенести наш сундук через линию прибоя при погрузке в ялик. Это был дешевый жестяной сундук — лучшее из того, что мы могли себе позволить. Ручки из искусственной кожи давно отлетели, замок перестал закрываться, и потому сундук полагалось обвязывать толстым конским поводом. В сундуке хранились наши рисовальные принадлежности, использованная и неиспользованная фотопленка, фотографические химикалии, портативная пишущая машинка, металлический патефон и хинин — наше единственное лекарство.

Самым ценным была коллекция наших рисунков от Сиднея до Малаиты. Можете себе представить, каково было наше состояние, когда мы обнаружили, что ялике сундуком, цыплятами и всем прочим исчез…

В последний раз мы видели ялик, когда наша лодка, потеряв скорость хода, очутилась рядом с ним. Потом нас повернуло в обратном направлении к Биренди и понесло к прибрежным рифам. С этого момента все наше внимание было приковано к вопросу, что будете нами дальше. По непонятной для меня причине якорь все еще не был спущен; на мой вопрос мне объяснили, что он не достанет дна, пока мы не приблизимся к рифам. Матроса поставили на носу и заставили грести веслом, чтобы повернуть лодку носом к открытому морю. Я села за руль, и тут нас начало сносить боком, прямо на риф, то есть прямо к смерти и разрушению.

Если бы наш хозяин приказал поднять хотя бы кливер! Но он не желал делать этого. Все плантаторы ведут себя на лодках одинаково. Возможно, что некоторым из них удавалось спасаться иным способом, кроме предложенного мною. А те, кому спастись не удалось, по крайней мере не подвергали опасности жизнь участников экспедиции. Мне кажется, что на этот раз наш хозяин был готов уступить и поднять парус, но тут на помощь явилась Маргарет. Под защитой брезента хозяин и Маргарет принялись поспешно вытирать свечи о штаны в тех местах, где они были еще сухими. Затем Маргарет продула бензопровод, который был забит песком и залит водой задолго до начала потопа. Как только прочищенный бензопровод привернули на место и раскрутили маховик, мотор зачихал и затрещал. Это было как нельзя вовремя, так как лодка уже попала в прибой перед самой полосой рифов.

Маргарет и я спустились в помещение под палубой, чтобы укрыться от холодного ветра. Лодку носило взад и вперед — в открытое море и обратно к белым бурунам рифов. Потом, когда мы отплыли на добрую милю, раздался удивленный возглас хозяина, перешедший в длинную и энергичную тираду на пиджин-инглиш, адресованную матросу, недостаточно тщательно привязавшему ялик к моторной лодке. Я была твердо уверена, что ялик отнесло к бурунам на рифах и сейчас он покоится на дне моря.

Мы шли обратно в Биренди, не обнаруживая нигде чего-либо плавающего на поверхности. Держась возможно ближе к берегу, мы прошли еще две мили, пока не услышали неистовый крик нашего матроса. Четким силуэтом вдали, на фоне тяжелых облаков и волнующегося моря, качался наш ялик. Плетеное кресло-качалка балансировало во все стороны, намокшие цыплята вытягивали взад и вперед длинные худые шеи, как бы желая уменьшить качку ялика.