Раза два к нам за куревом заглядывал Боб (Борис Злотник — так звали матроса) и нам, полусонным, рассказывал очередную матросскую байку. Под утро механик, угрюмый толстяк в татуировках, сбавил обороты двигателя, за бортом послышался шум от лопастей, разрезающих воду, наш дредноут развернулся и ударился кранцами о причал.

Остаток ночи мы провели в шалаше неизвестного происхождения, на потрескавшемся илистом берегу, среди чаек. В полудреме сквозь остов шалаша я видел, как по реке шли наши и румынские самоходки. Сашка крепко спал и, судя по избытку радостных гримас, во сне разговаривал с дурехой Натальей.

Вилково оказалось поселком, стоящим на иле, где вместо улиц пролегали каналы. Точно в половодье, меж домов сновали лодки; мужчины шли на узких килевых, отталкиваясь шестами о дно — спешили на работу, женщины на весельных лодках везли фрукты на базар, ребята на плоскодонках катили в школу — мы попали в Венецию с упрощенной архитектурой.

Ил являлся плодородной почвой, и Вилково прямо-таки утопало в зелени; палисадники ломились от цветников, в садах виднелось такое множество фруктов, что пестрело в глазах. И воздух, несмотря на раннее утро, был горячим и вязким — какая-то сладкая, липкая влага, в которой шумно носились отяжелевшие пчелы; некоторые от своей тяжелой ноши не долетали до улья и падали в воду.

Сделав по паре набросков, мы двинули по тропам вдоль каналов и канав с быстрыми струями; миновали несколько домов и очутились на базаре, где нам сразу предложили разгружать машины с виноградом. Недостатка в грузчиках не было, но нас все же окликнули:

— Ребята, не желаете потаскать ящички, подзаработать?

День начинался чересчур жаркий — какая-то несусветная парильня — чувствовалось, солнце всерьез взялось за дело; взмокшие, осоловелые от терпких запахов и липкого сока, мы два часа, как заведенные таскали ящики от кузова до прилавка, от прилавка к навесу, и только и думали, как бы передохнуть — не от работы — от жары, и конечно, тучи встретили бы с радостью. Даже Сашка, при своей чудовищной физической силе, выдохся, обо мне и говорить нечего.

После разгрузки один из торговцев, сопровождавших грузовики — худой, жилистый мужик, который по нашим наблюдениям, пользовался авторитетом среди окружающих, сунул нам по пятерке и кивнул на ящики:

— Выбирайте, ребята! Некоторые грозди затуманились, попадаются и битые, но найдете и первый сорт. Такого винограда нигде нет. Наша вилковская лоза растет только здесь, на иле. Пытались ее и в Крыму, и в Средней Азии прививать — не растет.

Мы уминали сочные гроздья до тех пор, пока не прихватило животы, потом набили отборными ветками рюкзак, узнали дорогу на Одессу и под неослабевающую жару вышли из поселка.

Вдоль дороги фруктовых деревьев оказалось не меньше, чем в поселке, с них так и сыпались перезрелые плоды, но мы уже были не в силах их собирать. Кстати, в последующие дни мы все реже ели фрукты; виноград и персики еще пробовали, а на разные там яблоки и сливы даже и не смотрели, и были уверены — впредь не будем смотреть никогда.

Вышагивая по шоссе, я задумался о том, как много замечательных поселков, самобытных людских уголков разбросано на просторах нашей страны, и мне вдруг впервые пришла в голову очередная глубокая мысль, что подобные Вилкову, реальные местечки намного лучше моего придуманного подмосковного рая. «С Моей Девушкой мы вполне могли бы жить и в солнечном Вилкове», — чуть ли не вслух сказал я. И еще подумал о том, как много дают путешествия — всего за несколько дней, пусть поверхностно, но я увидел больше, чем за всю предыдущую жизнь; новые города и новые люди расширили мое представление о мире и даже перевернули некоторые из взглядов.

До Одессы было всего двести километров, но, чтобы их преодолеть, нам понадобился весь оставшийся день. Оживленная автострада начиналась в сорока километрах от поселка, а до нее на дороге местного значения машин совсем не было; так что часть пути мы, изнемогая от жары и мечтая о дожде (природа удивляла своим постоянством), отмахали пешком. Затем пять километров проехали на телеге совхозного бухгалтера, смешного старикана, который сжалился над «запыленными путниками», а пока тряслись на телеге, потешался над нашей бесцельной «практически бессмысленной поездкой»; для него, работяги, наши головы были набиты глупостями. Потом мы снова топали по шоссе среди холмов, заросших можжевельником, и все время оглядывались — не покажется ли попутный грузовик. Но машин не было; прокатил только один парень на мотоцикле с наклейками.

Когда мы уже вдрызг измочалились и онемели от усталости, Сашка вспомнил про свой сен-сен, посыпал его на дорогу, и действительно через некоторое время показалась «Победа». За ее рулем царственно восседал круглолицый усатый мужчина. Около нас усатый притормозил и широким жестом пригласил на заднее сиденье машины.

Усатый оказался невероятным говоруном. Возбужденно рассказал о своей жене-красавице и труженице:

— …У нее характер, понимаете ли, стремительный, энергичный. Походка упругая — идет, так искры из-под сапожек летят, не то что некоторые — идут и спят на ходу.

Рассказал о дочке, которой восемь лет, но он доверяет ей готовить завтрак, и девчушка встает раньше всех, старается все сделать повкусней; о своей собачонке, которую они приютили после того, как ее хозяева попали в автокатастрофу:

— …Собачка ехала с ними и уцелела. А они, бедняги, насмерть. И куда люди спешат, не понимаю? Как говорится, тише едешь…

Сам усатый вел машину не так уж тихо, и, главное, то и дело жестикулируя, вообще бросал руль, и эта его небрежность вселяла в нас некоторое беспокойство. Похоже, рискуя жизнью, усатый получал удовольствие, щекотал себе нервы — о наших нервах, понятно, он не думал.

— …Я что хочу сказать? Они, эти хозяева собачки, были нашими соседями, — продолжал усатый. — И дачу имели. Я им эту дачу и устроил. У нас на работе есть одна женщина. Классная женщина, скажу вам. Так вот, ей дача досталась по наследству. Она ей была не нужна. Ну, сами понимаете, для нее, одинокой женщины, а она разведенная, это хлопотное дело. Ну а сосед подумывал о даче. Я их и свел на предмет приобретения дачи.

Усатый повернулся, расплылся и подмигнул нам.

— Почему не сделать доброе дело, верно?.. И что вы думаете? Он поехал на дачу, день его нет, два. Его жена приходит ко мне — «куда ты его дел?». Я-то знал, она его заполучит не скоро. Я ж вам говорю, та женщина, самый смак!.. Ну а потом вот эта печальная история приключилась…

Выехав на автостраду, шофер остановился, взял с нас два рубля, «тариф единый для всех уважаемых клиентов», — сказал и, немного отъехав, посадил новых пассажиров. А мы, ошалевшие от скорости, неожиданно попали в исключительные обстоятельства — на свадьбу.

На перекрестке стояло несколько ярко разукрашенных домов; около одного из них развеселые парни и девушки окружили нас и начали хороводить.

— У этой местности творческая аура, — бросил Сашка, — чувствую, мы попали в свою среду.

Молодые люди, узнав, что перед ними странствующие художники, потащили нас в дом «поздравлять жениха и невесту», при этом продемонстрировали совершенное нападение, а мы — несовершенную защиту.

Как почетных гостей нас усадили рядом с тамадой, волосатым толстяком с высоким голосом (большинство южан отличаются повышенной голосистостью), налили вина, пододвинули закуски. Мы встали и, обращаясь к новобрачным (они неподвижно сидели в конце стола, бледные, с застывшими улыбками, как обелиски), поочередно произнесли художественные тосты.

Во время застолья мы заметили, что новобрачным дарили только золото: золотые цепочки, кольца, ложки.

— А мы как бы золотые парни, — шепнул мне Сашка. — Все-таки наш народ в подпитии не имеет себе равных во вселенской любви, готов все простить и целовать даже врагов. Это говорит о душевной щедрости, верно? Давай-ка нажмем на еду, надо наесться про запас. Второго такого случая не предвидится.

С запасами мы переборщили — еле вылезли из-за стола (позднее два дня отдувались), тем не менее достали рисовальные принадлежности и Сашка набросал на ватмане портрет невесты, а я зарисовал жениха; и что значит настрой! — в технике штриха почти достигли сходства с Репиным. С пожеланиями счастья мы подписали работы и протянули бледной парочке.